Автор: А. Макриди
Дата: 2016-01-17 10:47

- Кто может быть несчастнее русского мужика?! - воскликнул я.  
- Английским мужик! – ответил англичанин.
(«Думы на дороге», А. С. Пушкин)  

Сто двадцать лет тому назад освобождению подлежало 52 миллиона. Из них, помещичьих 22 и удельного ведомства с монастырскими - 30. Эти тридцать считались наполовину освобожденными, в силу больших преимуществ. Первым, кто хотел освободить крестьян, был имп. Пётр III, но его «вольности дворянские» свели желание на нет. Имп. Екатерина II, царствование которой принято считать самым тяжелым для крепостных, также взошла на престол с намерением их освободить, но остановилась перед нагромождением непреодолимых трудностей.  Её сын начал царствование тоже с намерением освободить крестьянство. Имп. Павел I царствовал 4 года 4 месяца и 4 дня и осуществить намерение не успел, но как никто до него, сократил власть помещиков и расширил права крепостных, за что и называли они его Народным Царём.  С мечтой об освобождении вступил в управление и имп. Александр I, Ему помешала Отечественная война, а следующему царю - Крымская. Но в Завещании‚ оставленном сыну, имп. Николай I указал завершение подготовки к освобождению, как первейшую обязанность престолонаследника, когда он станет императором. Воля отца и была исполнена имп. Александром II, вошедшим в историю России с именем Царя-Освободителя.  Герценское «ты победил, Галилеянин!» стало с тех пор выражением прогрессистского одобрения‚ как реформы в целом, так и реформатора, в частности. Искренность одобрения сомнительна. Просто, трудно оспаривать значение и человеколюбие реформы, что по плечу только советской пропаганде. Но зато восхвалением освобождения можно приравнять его чуть не к революции, а главное, таким путём еще сгустить тень в изображении всего, что ему предшествовало, то есть, самого крепостничества. Убийство же толкуется глупее всего: как следствие отказа императора от дальнейших преобразований.  Во всем этом нарочитая и вздорная путаница; заслуга императора Александра II, и заслуга огромная, не столько в самом освобождении, значительно подготовленном, сколько в устройстве дальнейшей судьбы освобожденных, о чем, кроме России, не позаботилось у себя ни одно государство и чего не принимали во внимание иностранцы, предрекавшие российской реформе самые губительные последствия, Такой искушенный политик, как Бисмарк, не видел спасения России от ожидавшей ее, по его мнению, неизбежной пугачёвщины. А Наполеон III предостерегал даже царя от «ложного и самоубийственного шага». Северо-Американские Соединённые Штаты, отменили рабство позже через несколько лет, но дальше этого пойти не решились, предоставив 6 миллионов негров их нищенской судьбе. По крайней мере миллион из них погиб в короткий срок от голода и в схватках с белым населением, при попытках его грабить. Ничего похожего не случилось в России, если не считать коротких волнений в провинции, да и то не самобытных, а поднятых городскими смутьянами.  Примечательно, что почти одновременное освобождение двух, ничем исторически, ни хозяйственно, не связанных народов на разных сторонах 3емли, оказалось чревато убийством обоих освободителей, хоть по мотивам противоположным: Линкольна убили за то, что он был масоном, а Царя-освободителя потому, что он масоном не был...  

***
«…дворяне говорят: крестьянину не давай обрести, но стриги его до гола, яко овцу!»
(Из сочинения и. Т. Посошкова ХVIII век)

А теперь, о других миллионах, тоже крепостных. Рядом с Кремлём широко раскинулся буквой П массивный пятиэтажный дом; с красивым порталом и многоступенчатой, трехсторонней лестницей, спускающейся в тенистый сад, отгородивший дом от Москворецкой набережной. Это один из уцелевших памятников старого русского зодчества. Верстовые, широкие и высокие со сводчатыми потолками коридоры его уложены тяжелыми чугунными плитами, кружевной узор которых ни на волос не стерся за двести лет. По ним в 1812 году галопом проскакал на арабском жеребце маршал Мюрат, а позже, до самой революции, они звенели под каблучками нескольких поколений русских институток - получавших на полном казенном содержании среднее образование девочек, потерявших родителей.

Институт был известен под названием «сиротский Дом». Когда же революция выкинула сирот, чтобы разместить в доме все центральные комитеты всех советских профсоюзов и их печатные органы, дом стал официально называться «Дворцом Труда». Весь верхний этаж его занял «президум», в котором был только один русский, да и тот - Евреинов. А председательствовал там, пока не застрелился, старый ленинский большевик Томский, отчего неистощимые москвичи стали называть сей дворец бесполезного труда «хижиной дяди Томского». Эта «хижина», занимающая, без малого, целый квартал современной Москвы; каменной кладки метровой толщины; выдержавшая наполеоновское нашествие, московский пожар и гитлеровскую бомбардировку, была построена на собственные средства в дар императрице Екатерине II родоначальником Прохоровской мануфактуры, в бытность его крепостным светлейшего князя Потёмкана-Таврического. В обход хозяина, от которого Прохоров не мог добиться освобождения, он надеялся получить «вольную» от самой хозяйки, и просчитался: императрица дар благосклонно приняла, но просьбу оставила без последствий, сославшись на отсутствие закона, дающего ей право распоряжаться хозяйством своих подданных. Неприятностей от того у Прохорова не случилось, но светлейший его еще долго не отпускал.  Потёмкин был не единственным помещиком такого рода. Шереметьевы, Уваровы, Воронцовы, Ягужинский и ряд других тоже имели крепостных Миллионщиков. Среди последних, кроме Прохорова выделяются имена Пастухова‚ Виноградова‚ Пономарёва, Вахрамеева, Синикова, Щелушина...  Пастухов за вольную предлагал миллион, надо полагать, не последний, но барин неизменно отвечал:  
- Голубчик Димитрий! Иметь таких крепостных, как ты, для меня слава великая. Она мне дороже твоего миллиона, оставь его себе, он тебе еще пригодится!

Ситников тоже предлагал миллион и так же безрезультатно. У Ситникова была особая забота: в его дочку влюбился лифляндский барон, родители которого благословения на брак с крепостной девушкой не давали. Какими-то случайными путями дошла эта история до императрицы. Императрица повелела привезти к ней девушку, поговорила с ней по-французски, по-немецки, осталась довольна и по секрету обещала «как-нибудь помочь». И обещание сдержала: на приёме, в присутствии свидетелей, она обратилась к графу Шереметьеву с такими словами: 
- Люблю тебя, Пётр Борисович, за отзывчивое сердце твоё! Спасибо за то, что Ситникову без выкупа вольную дал; теперь он сможет для дочки хорошее приданое устроить! Граф от неожиданности ничего ответить не нашелся, только поклонился, а воротясь домой, перво-наперво, выписал Ситникову вольную и строго наказал говорить всем, что получил её неделю тому назад…  У Шелушина миллионов было меньше, поэтому, он предлагал за вольную только триста тысяч серебром, но хозяин, говорил, что и за миллион его не отпустит, однако, и Шелушину повезло. Как-то, вернувшись из заморской негоциации, еще парусов не успев спустить, он узнал уже, что барин его в отчаянии, потому что, ожидая к обеду цесаревича Павла Петровича, не смог во всем Петербурге ни одной устрицы найти, а до устриц цесаревич зело охочь. Среди шелушинских заграничных закупок, нашелся и бочонок устриц.  Хозяин пришел в такой восторг, что тут же, на бочонке, выписал вольную и от денег отказался… Крепостные богачи владели экспортными конторами, ювелирными лавками, шелкопрядильными фабриками и другими, самыми разнообразными предприятиями. Они вели торг в различных странах, возили заграницу одни товары, закупали там другие и никому в голову не приходило опасаться того‚ что они станут где-нибудь искать «право на политическое убежище», хотя и могли беспрепятственно вывезти куда угодно все своё достояние и родственников. Если перевозились грузы поценнее, то негоцианты пользовались покровительством властей. Сама императрица повелела, однажды, предоставить в распоряжение трёх крепостных купцов фрегат «Надежда Благополучия».  Надежда на случай встречи с морскими озорниками, подкреплялась тридцатью шестью пушками…  Из приведённых примеров еще не следует, что сделаться миллионерами екатериненским крепостным было легче, чем нам, свободным избирателям, но важно не это; важно то‚ что сделаться они могли, и делались наперекор Радищевым, Посошковым, Болотовым, Самариным и прочим Некрасовым. Делались потому, что у них были не только обязанности, но и права. Равно, как у помещиков были не только права, но и обязанности. О том и другом ревнители умозрительно любимого народа помалкивают‚ ограничиваясь пережёвыванием отрицательных проявлений крепостничества выбранных достаточным числом, чтобы произвести впечатление и возбудить отвращение к прошлому России.  Борьба с этим наветом не прекращается, борьба Давида с Голиафом... «Чудище обло‚ озорно, огромно‚ стозевно и лаяй» - это Голиаф, Он еще к тому же, властен и богат; покупает всё, что продается, а продаётся теперь всё, кроме Давидовой пращи; даже Голиафу она не по карману, потому что чистой монеты у него нет, а кредитками праща не котируется.  И тут, лаяй - не лаяй, чудищу предел, за которым неподкупная правда. Положенная в давидову пращу, она Голиафа когда-нибудь сразит. Он это знает, злится, но всё больше запутывается в противоречиях и спотыкается. А праща ждёт своего часа, и дождётся.   

Газета «Наша Страна» Буэнос Айрес №1621, пятница, 10 апреля 1981 года, с.1.   
(К стодвадцатилетию освобождения и столетию цареубийства)