Философия войны. Качества военного человека
Автор: А. Керсновский
Дата: 2015-10-30 22:37
Воинские добродетели можно разделить на две категории: качества, вообще необходимые воину, чтоб с честью носить свое звание при всяких обстоятельствах, и качества, необходимые ему при выполнении определенных его обязанностей как в мирное время, так и на войне. Иными словами - качества основные, общие и качества вытекающие, специальные. Основных воинских добродетелей три: Дисциплина, Призвание и Прямодушие. Храбрость, которую иные ошибочно полагают главной воинской добродетелью, - только производная этих основных, главных качеств. Она заключена в каждом из них. Часть и люди, сохраняющие дисциплину под огнем, тем самым уже храбрая часть, храбрые люди. Солдат, по призванию, твердо и пламенно верящий в это свое призвание, - уже не может быть трусом. Наконец, прямодушие - открытое исповедание своей веры, своих взглядов, своих убеждений, откровенность и прямота - гораздо выше храбрости - уже по той причине, что это - храбрость, возведенная в квадрат. Храбрость “сама по себе”, так сказать, “голая храбрость” - малоценна, коль скоро она не соединяется с одной из трех основных воинских добродетелей, которые и рассмотрим по порядку. “Субординация, экзерциция, дисциплина - победа. Слава! Слава! Слава!”... Бессмертные слова бессмертной “Науки Побеждать”. Суворов дает пять понятий в их гениальной простоте и гениальной последовательности. Сперва субординация - альфа и омега всего воинского единства. Потом - экзерциция - упражнение, развитие, закалка. Это дает нам дисциплину, слагающуюся из элементов субординации и экзерции - чинопочитания и совместного учения. Дисциплина дает победу. Победа рождает славу.
Мы различаем по форме - дисциплину наружную и дисциплину
внутреннюю, по естеству - дисциплину автоматическую и дисциплину осмысленную.
По форме - дисциплина всех организованных армий сходственна, по естеству же -
глубоко различна. По форме - наружная дисциплина заключает в себе внешние
признаки чинопочитания, внутренняя - степень прочности этой дисциплины. Естество дисциплины различно, смотря по армиям, народам и
степени духовности этих народов. Мало того, различным историческим эпохам
соответствует различная дисциплина. Русской Армии соответствует дисциплина осмысленная по
существу, но жесткая по форме. Для сохранения драгоценного содержания стенки
сосуда не мешает иметь сколь можно твердыми. Для сохранения качества дисциплины
необходима известная доза автоматизма. Отношение автоматизма к осмысленности -
то же, что науки к искусству, лигатуры к благородному металлу. Что касается второй воинской добродетели - пламенной веры в
свое Призвание, - то в отличие от дисциплины - добродетели благоприобретаемой,
- она является врожденной. Пусть молодой человек, колеблющийся в выборе карьеры,
посмотрит на растерзанные полотнища знамени. Он сможет разобрать, или угадать
славянскую вязь: “За отбитие знамени у французских войск на горах Альпийских”...
“За подвиг при Шенграбене, в сражении отряда из пяти тысяч с корпусом, из
тридцати тысяч состоявшим”... “За отличие при поражении и изгнании врага из
пределов России в 1812 году”... “За Шипку и двукратный переход через
Балканы”... Если слова эти не покажутся ему райской музыкой, если он своим
“внутренним оком” не увидит тут же рядом с собой сен-готардских мушкетер,
шенграбенских гусар, бородинских егерей, не почувствует себя в их строю, -
тогда значит военного призвания у него нет и в Армию ему идти нечего. Если же
он увидел кровавый снег Муттенской долины и раскаленные утесы Шипки, если он
услышал “ура” последних защитников Орлиного Гнезда, если он почувствовал, что
это ему Котляревский крикнул: “на пушки, братец, на пушки!” - тогда это значит,
что священный огонек ярко вспыхнул в его груди. Тогда он - наш. Любить военное дело мало. Надо быть еще в него влюбленным.
Эта любовь - самая бескорыстная. Военная профессия - единственная, не
приносящая дохода. Она требует все, и дает очень мало. Конечно, в материальном
отношении; в моральном это “малое” - огромно. Но и быть влюбленным в военное дело недостаточно. Надо еще
верить в свое призвание, каждую минуту ощущать в тяжелом ранце фельдмаршальский
жезл - быть убежденным, что именно тебе, вверенным тебе роте, полку, корпусу
надлежит сыграть главную роль, произвести перелом в критическую минуту -
уподобиться Дезэ при Маренго, пусть даже и заплатить за это тою же ценой. Третья воинская добродетель - Прямодушие. Подобно второй -
Призванию - она природная, и ее можно испортить превратным толкованием первой
воинской добродетели - Дисциплины. Начальник - деспот, грубо - не по-офицерски
- обращающийся с подчиненными, терроризирующий их безмерно строгими
взысканиями, может погубить эту добродетель в своих подчиненных. Угодничанье (в сильной степени - подхалимство) - худший из
всех пороков военного человека, единственно непоправимый - тот отрицательный
сомножитель, что обращает в отрицательные величины все остальные достоинства и
качества. Казнокрад и трус терпимее подхалима. Те бесчестят лишь самих
себя - этот же бесчестит всех окружающих, особенно же того, пред кем
пресмыкаются. Воровство и трусость не могут быть возведены в систему в
сколько-нибудь организованной армии. Подхалимство и его неизбежное следствие - очковтирательство
- могут. И тогда - горе армии, горе стране! Не бывало - и не может быть случая,
чтобы они смогли опереться на гнущиеся спины. Мы можем видеть, что если Дисциплина имеет корни в
воспитании, а призвание вытекает из психики, то Прямодушие - вопрос этики. Из качеств специальных на первое место поставим личный почин
- Инициативу. Качество это - природное, но оно может быть развито - или,
наоборот, подавлено - условиями воспитания, быта, духом уставов, характером
дисциплины (осмысленной, либо по естеству) данной армии. “Местный лучше судит, - учил Суворов, - я вправо, нужно
влево - меня не слушать”. Эти слова касаются наиболее болезненной и наиболее
“иррациональной” стороны военного дела, а именно - сознательного нарушения
приказания - конфликта инициативы с дисциплиной Когда следует идти на этот конфликт и когда не следует? Ведь
если “местный лучше судит”, то часто “дальний дальше видит”. Всякого рода схематичность и кодификация в данном случае
неуместны. Все зависит от обстановки, от средств, имеющихся в распоряжении
частного начальника, а главное - от силы духа этого последнего. Это - как раз
“божественная часть” военного дела. На рассвете 22 мая 1854 года Дунайская армия князя Горчакова
готовилась к штурму Силистрии. Минные горны были уже взорваны, турецкая
артиллерия приведена к молчанию, войска ожидали условной ракеты - как вдруг
фельдъегерь из Ясс привез приказ Паскевича снять осаду и отступить. Князь
Варшавский был преувеличенного мнения о силе турецкой крепости. Горчаков, как
“местный”, мог бы лучше судить, но не дерзнул ослушаться грозного фельдмаршала.
И отступление из-под Силистрии, пагубно повлияв на дух войск, свело на нет всю
кампанию, ухудшив положение России и стратегически, и политически. Иначе потупил за полтораста лет до того под Нотебургом князь
Михайло Голицын. Три наших штурма были отражены, и войска, прижатые к реке,
несли громадный урон. Царь Петр прислал Меншикова с приказанием отступить.
“Скажи государю, - ответил Голицын, - что мы здесь уже не в царской, а в Божьей
воле!” И четвертым приступом Нотебург был взят. В последних числах января 1916 года генерал Юденич решился
на штурм считавшегося неприступным Эрзерума, несмотря на отрицательное
отношение Великого Князя Николая Николаевича (не верившего в возможность
овладения турецкой твердыней, да еще в зимнюю пору). Когда же в октябре 1919 года командовавший 3-й дивизией
Северо-западной армии генерал Ветренко отказался выполнить приказание идти на
Тосну и перерезать сообщения красного Петрограда, - то этим он не проявил
инициативу, а совершил преступление. Свернув вместо указанной Тосны на
Петроград, генерал Ветренко руководствовался исключительно мотивами личного честолюбия
- и этим своим своевольством сорвал всю петроградскую операцию Юденича. То же можем сказать про своеволие генерала Рузского,
пошедшего в чаянии дешевых лавров на не имевший значения Львов вопреки
приказаниям генерала Иванова и упустившего разгром австро-венгерских армий.
Совершенно то же мы наблюдаем и у фон Клука, систематически игнорировавшего
директивы Мольтке: прусские генералы 1870 г. - Каменке, фон дер Гольц,
Альвенслебен - своей инициативой сослужили фон Клуку плохую службу.
В октябре 1919 года Московский поход был сорван прорывом Буденного от Воронежа. В это же время 1-й армейский корпус генерала Кутепова разбил под Орлом последние силы красных, прикрывавшие московское направление. У генерала Кутепова было 11000 отличных бойцов. Он мог устремиться с ними, очертя голову, на Москву, бросив всю остальную армию, бросив тылы, не обращая внимания на прорвавшегося Буденного. Но он подчинился директиве Главного Командования и отступил, “сократив и выровняв фронт”. И Кутепов, и его подчиненные были уверены, что это ненадолго, что это - до Курска... Впоследствии генерал Кутепов сожалел, что не отважился на первое решение - и не пошел от Орла на Москву. Психологический момент в гражданскую войну всесилен, взятие Москвы свело бы на нет все успехи Буденного. Но кто посмеет упрекнуть Кутепова в нерешительности? В его положении один лишь Карл XII не задумываясь бросился бы на Москву. Но это - как раз полководец, опрометчивостью погубивший свою армию. Отступить временно на Курск сулило, конечно, большие выгоды, чем прыжок с зажмуренными глазами в пространство. Ведь в случае весьма возможной неудачи гибель была совершенно неизбежной - и погибло бы как раз ядро Добровольческой Армии - ее цвет. Из всех этих примеров видна вся невозможность провести точную грань между дозволенной инициативой и гибельным своевластием. Мы можем указать эту грань лишь приблизительно. Инициатива - явление импровизационного характера. Она уместна и желательна в Тактике, с трудом допустима в Оператике и совершенно нетерпима в Стратегии. Всякая импровизация - враг организации. Она допустима в мелочах, изменяя их к лучшему (в приложении к военному делу - в Тактике). Но в сути дела (в военном деле - в Оператике и в Стратегии) - она вредна. 29-я пехотная дивизия генерала Розеншильд-Паулина и 25-я генерала Булдакова решали под Сталлупененом тактические задания. Частный почин Розеншильда, выручавшего соседа - целиком оправдан, это - блестящее решение. Дивизия же генерала Ветренко под Петроградом решала (в условиях гражданской войны) стратегическую задачу - никакая инициатива там не была терпима. Воспитанный на примерах тактической инициативы лихих бригадных командиров 1866 и 1870 годов, фон Клук перенес инициативу в область Стратегии, что оказалось печальным для Германской Армии. Достоинство для тактика, Инициатива превращается в порок для стратега. Отметим честолюбие и славолюбие. Желание вечно жить в памяти потомства вообще доказывает бессмертие духа. Со всем этим, и честолюбие, и славолюбие сами по себе - пороки. Подобно тому как яд в небольшом количестве входит в состав лекарства, так и эти два порока в небольшой дозе могут принести пользу в качестве весьма действенного стимула. Упомянем еще про храбрость. Мы знаем, что сама по себе (не входя составным элементом в какую-либо из трех основных добродетелей) она особенно высокой ценности не представляет. Суворов это осознал. Он учил: “солдату - храбрость, офицеру - неустрашимость, генералу - мужество” - предъявляя к каждой высшей категории военных людей высшее требование. Это - три концентрических круга. Неустрашимость - есть Храбрость, отдающая себе в полной мере отчет о происходящем, храбрость в сочетании с решимостью и сознанием высокой чести командовать, вести за собой храбрых. Мужество есть неустрашимость в сочетании с чувством ответственности. В общей своей массе люди не трусы. Те, кто способны под огнем идти вперед, уже не могут называться трусами, хоть настоящих храбрецов, которым улыбнулся с неба святой Георгий, быть может пять человек на роту. Остальные - не храбрецы, но и не трусы. Пример неустрашимого командира и храбрых товарищей может сделать из них храбрецов; отсутствие этого примера обращает их в стадо, и тогда гибельный пример открытой трусости может все погубить. При этом следует, однако, отметить, что среди трусов преобладает вполне исправимый тип “шкурника”. Настоящие же, неисправимые трусы - явление, к счастью для человечества, редкое. Ум и воля. Все рассмотренные нами качества военного человека - как основные, так и вспомогательные - в своей основе имеют два начала - “умовое” и “волевое”. Равновесие этих двух начал, изумительно полно выраженное в Петре I, Румянцеве и Суворове, дает нам идеальный тип военного человека, идеальный тип вождя. Обычно перевешивает один из двух этих элементов, дающий начало “по преимуществу умовое” (Беннигсен), либо “по преимуществу волевое” (Блюхер). В первом случае - составители планов, во втором - исполнители. Бывает гипертрофия одного элемента за счет другого. Чисто умовое начало, при атрофии воли (Куропаткин, Алексеев). Чисто волевое, при атрофии рассудка (Карл XII). Это явление уже патологического характера, неизбежно влекущее за собой катастрофу. Ум без воли - абсолютный нуль. Воля без ума - отрицательная величина. В сфере полководчества преобладание волевого элемента над умовым дает лучшие результаты, чем преобладание умового элемента над волевым. Посредственное решение, будучи энергично проведено, даст результаты всегда лучшие, чем решение идеальное, но не претворенное в дело, или выполняемое с колебаниями. Медная монета, беспрерывно циркулирующая, полезнее червонца, зарытого в землю. Научная подготовка и интеллект Шварценберга гораздо выше таковых же Блюхера, но огненная душа и неукротимая воля “генерала Вперед” ставят его полководчество (несмотря на Бриенн и Монмираль) гораздо выше дел Шварценберга. Не имеющий высшего военного образования Макензен оказывается куда выше эрудита - академика генерала Клюева. Волевое начало, исходящее от сердца и потому иррациональное, свойственно деятелям военного искусства. Поэтому оно выше умового начала - начала рационалистического и свойственного деятелям военной науки. Воля встречается реже ума - и ее развить труднее, нежели ум. Воля развивается воспитанием, ум - обучением. Волевое начало свойственно русскому народу, создавшему мировую державу в условиях, при которых всякий другой народ погиб бы. История дает нам таких исполинов воли, как Александр Невский, патриархи Гермоген и Никон, Петр Великий. Оно свойственно и русскому полководчеству. Салтыков отстоял свою армию от посягательств Дауна и петербургской “конференции”. Румянцев довел до конца, казалось, безнадежную осаду Кольберга, хоть созывавшийся им военный совет трижды высказывался за снятие осады. Суворов явил нечеловеческую силу воли под Измаилом, сверхчеловеческую в Муттенской долине. Кто сможет по достоинству оценить волю Барклая, шедшего против течения и спасшего страну помимо ее стремлений? Кутузов, пожертвовавший Москвой, выявил большую силу духа, чем Наполеон, принявший Лейпцигскую битву. А Котляревский под Асландузом? Гурко двинул в лютую зиму российские полки за Балканы. Уклад, сообщенный нашей Армии Александром I по окончании наполеоновских войн (эпоха, неправильно именуемая “аракчеевщиной”), не способствовал образованию, а главное - выдвижению сильных характеров. Паскевич заморозил Армию, Милютин привил ей растлевающий “нестроевой дух”, Ванновский обезличил, Куропаткин деморализовал... Это оскудение воинского духа было лишь одной из граней общенародного нашего духовного оскудения, общего ущерба российской государственности. Волевые натуры встречались и в Восточную войну (Корнилов, Нахимов, Муравьев, Бебутов), и в Турецкую (Радецкий, Гурко, Скобелев, Таргукасов). Но безволие уже начинало брать верх на Дунае и в Крыму - (совершенно обезличенный Горчаков, в 1877 году едва не проигравшие войны Великий Князь Николай Николаевич Старший и Лорис Меликов). В Японскую войну суетливый и слабовольный Куропаткин подсекает крылья волевому Гриппенбергу и, наконец, в Мировую войну абсолютно безвольный Алексеев свел на нет блестящие успехи кампании 1916 года своими колебаниями, уговорами, переговорами и разговорами. Волевые натуры были и в Мировую войну: Лечицкий, Плеве, Юденич, Брусилов, граф Келлер. Но русскому полководчеству определили и сообщили ему характер катастрофический военачальники упадочного типа - Алексеев, Рузский и Эверт. Результат ущерба российской государственности: Алексееву в Ставке соответствуют Беляев на посту Военного Министра, Хабалов на посту командующего войсками Петроградского Округа и Протопопов на посту министра Внутренних Дел. Превосходство полководчества “преимущественно волевого” типа над полководчеством “преимущественно умовым” особенно рельефно скажется при сравнении русских военачальников с германскими в 1914 году. У наших начальников отсутствовала вера в свое призвание, вера в великое будущее Родины и Армии, воля схватиться с врагом и победить - победить во что бы то ни стало. Ни горячие, ни холодные - легко и без усилий получившие чины, отличия и высокие должности - они не чувствовали чести и славы воинского звания, не чувствовали, что они не только “командуют”, но и имеют честь командовать - и что за эту честь надо платить. 2 июня 1807 года - в день Фридланда, - занимавший Кенигсберг отряд Каменского 2-го был окружен корпусом Бельяра. 5000 русских были окружены 30000 французов. Бельяр лично отправился к русскому начальнику, изложил ему обстановку и предложил капитуляцию на самых почетных условиях. Удивляюсь вам, генерал, - холодно ответил Каменский. Вы видите на мне русский мундир и смеете предлагать сдачу! И пробился... Вот о чем не подозревал бедный Клюев! Германские командиры 1914 года напоминают в этом отношении наших командиров великого века. Под Сталлупеном генерал Франсуа на приказание отступить ответил: “Скажите, что генерал Франсуа отступит, лишь когда разобьет русских!” - совсем как Каменский 2-й под Оровайсом (“ребята, не отступим, пока не разобьем шведов в пух!”). Правда, Франсуа отступил, не разбив русских, тогда как под Оровайском Каменский победил. Тот же Франсуа при Сольдау бросился в бой, не дожидаясь сосредоточения всех своих сил - какой-то незримый немецкий Суворов шепнул ему на ухо: “А у Артамонова нет и половины - атакуй с Богом!” Генерал фон Морген, наступая на Сувалки, доносит Гинденбургу: “Если я и буду разбит, то завтра снова схвачусь с врагом!” Слова, которые мог бы сказать Багратион при Шенграбене. А Лицман под Брезинами проявил себя подобно Дохтурову под Аустерлицом. Силу духа немцы черпали из своей национальной доктрины - из “Deutschland uber alles” (Шарнгорст, Мольтке, Шлиффен - лишь выразители; Фихте, Клаузевиц, Трейчке - вдохновители). Совершенно как Дохтуров, Каменский и Милорадович черпали свою силу из суворовского “мы русские, с нами Бог!” Развитию же воли у немцев способствовали чрезвычайно высоко поставленное на верхах их воинской иерархии чувство офицерской этики, система взаимоотношений между старшими и младшими, отлично проведенная организация офицерского корпуса и порядок прохождения службы, позволявшей выдвижение сильных характеров. Проблема воли - в первую очередь проблема воинской этики, воспитания и организации офицерства.
