Автор: Юськов Дмитрий
Дата: 2011-01-30 19:51

Наступило еще по-летнему теплое утро. Солнце осветило приземистые хаты, заиграло на их золотистых крышах. И все вдруг проснулось, зашевелилось, забились сердца. И утреннюю тишь вновь разбил гулкий говор собирающихся солдат.
На горизонте запыленной дороги показались всадники. Пять нечетких точек летели в сторону деревни. И вновь становилось мрачно. Все замерли в ожидании.

-Зараз знову кудысь пойдемо! А потим ще! Профукали три драки, та й мечуться, туды йих... - послышался сиповатый голос солдата-украинца.

-Ты не ворчи, а то получишь розгами по всей спине, Михайло! Даст Бог, не отдали Александровска-то! - буркнул второй солдат.

Кто-то ворчал, кто-то просто молча наблюдал, как приближаются всадники, но у каждого в груди, как ком, застряла непреодолимая мученическая жажда хороших новостей и страх перед плохими. Вместе со всеми офицерами на дорогу вышел и Коренев.

-Николай Дмитрич! Доброго здоровья! - прозвучал мелодичный голос молодого поручика Усманова. Николай лишь кивнул в ответ и вновь обернулся к уже почти настигшим деревню всадникам.

-Ох, чувствую я, господин капитан, кончились наши патроны! Прости, Господи! - вновь заговорил Усманов.

-Уж коль вы столь уныл, Василий Львович, с вашим-то характером, то, что прикажете нам остальным думать? - ответил на слова Усманова Николай.

-А нечего думать! Уж больно сердце болит! Чую - приказ об отступлении!

Николай промолчал. Спешились всадники, гусары в запыленных, синих с красными лампасами штанах, и направились к полковнику. Николай пытался что-то углядеть в их лицах, найти для себя ответ, но, увы, были лишь холодные глаза и решительный шаг.

"Держать рубеж! Безумный, мрачный приказ... Красные войска вступили в бои по всем основным направлениям."

-Господин Капитан! Прошу к столу! - шутя воскликнул полковник Раковский. Коренев подошел.

-Сегодня наш день, Николай Дмитрич! Надолго ли! - вновь бросил в сторону Николая Раковский.

На столе была разложена военная карта, истрепанная и истерзанная знаками за последний месяц. Вокруг стола находилось восемь офицеров. Все что-то живо обсуждали, но Николай никак не мог поймать нити разговора. Он задумчиво глядел в карту и молчал.

-Ну что ж, господа офицеры, приказ есть приказ! С богом! - разбудил Николая внезапно вскочивший полковник.

На дворе уже стояли строем роты измученных длительным переходом солдат, руководимые воплями разъяренных поручиков. Из дверей по одному выходили полковые офицеры. Вся эта восьмерка, словно обреченные на смерть преступники, потупив глаза вскоре остановилась напротив полка, или же вернее сказать его остатков.

-С богом, братцы! - рванул Раковский что было сил.

Бой начался в час пополудни. Красные вяло сдавали свои позиции, но продвижение белых все же ощущалось, хотя и незначительное.

-Николай Дмитрич! А! Каково! Вот им, гнидам! - ревел рассвирепевший Усманов, - Мы их гадов, как пробку, выбьем и до самого Екатеринослава протащим!.. Шевелись! Не мути строй!

Коренев свою роту бросил прямо на огонь. И около сотни человек неслись на красные укрепления, раззадоренные ревом Усманова. И уж ничего в этом адище нельзя было понять. Лишь бы добраться живым и в штыковую...

Весь пехотный полк наступал фронтально. С правого фланга его поддерживал, уже прорвавший редуты противника кубанский конный отряд. Позиции красных начали ими оставляться.

Николай, наконец, нашел в себе силы и рванул вперед роты. Усманов не уступал. Пуля их щадила… В два прыжка рота преодолела расстояние в полверсты и слилась в одно недужное тело с красными.

И только вопли да звон металла, скользящего по человеческим телам, да солнце, что спряталось за набежавшие тучи, и только кровавые ручьи, в которых тонули солдатские сапоги.

-Выбили! Драпают! - зарычал Усманов, лишь стало ясно, что бой закончился.

"Драпают!" - вторили ему солдатские души, парящие над мертвыми телами.

На позиции Кореневской роты появился капитан Следков, правая рука полковника Раковского. Затылком к закатному горизонту молчаливой вереницей стояли три десятка пленных красноармейцев. Следков обратился к ним, дрожащими губами выпалив:

-Коммунисты есть! Шаг вперед!

Пленные не шелохнулись.

-Повторяю! Коммунисты есть! Отвечать!!!

Строй упорно молчал. Следков окинул их надменным взором и громко бросил:

-Поручик Старочуевский! Приказываю расстрелять, до единого!

Но только поручик поравнялся с ним, как Следков уже тихо добавил ему:

-Выяснить коммунистов и жидов, коль такие имеются, и расстрелять. Солдат не трогать - пригодятся!

-Слушаю!


*****

Над селом сгущалась ночь. Вдоль дорог темно-синими силуэтами играли разгоряченные мутно-желтые костры. Всюду бродили солдаты и, медленно, со скрипом, двигались подводы с погибшими. Откуда-то лилась унылая украинская песня. Да лишь месяц повис в вышине, правильным изгибом отражая уснувшее солнце. Николай глядел в пустоту потухшего горизонта, зажав тлеющую папиросу холодными губами. Он, словно, спал, молча стоял, опершись о изгородь.  Снова увидел он поле; белый наст да роща вдали, почерневшая спящая зимняя роща. Резкий мороз, будто наяву, разрумянил его щеки. Заблестела улыбка, сердце проснулось в груди, и воздух... жадно глотал он воздух... И солнце отстало от белых облаков, забрезжили по снегу лучи, и засверкало все вокруг, русской зимой запахло...

 

Лазурными тенями пересекали поле углубления от следов, до самого края навстречу солнцу уходили эти следы. Николай пошел по ним, и что-то радостное полыхало в душе, что-то родное... Все ярче отражалось солнце на снежной глади, все ослепительнее становился путь...    

"Николка! Сынок! Гляди - зайчонок!" - раздался вновь этот чудесный голос, - "Беги скорее, сюда же!" На краю поля, словно великан на горизонте улыбался ему отец. И все было так схоже с правдой, так близко сердцу - и улыбка, и бежевый полушубок, и глаза... И, словно ребенок, запрыгал Николай по огромным отцовским следам.  Он сбросил варежки. И маленькое теплое тельце, прижав уши, заворошилось в его руках. Круглыми испуганными глазками смотрел на него зайчонок.  

"Боится, бедняжка! Пусти его!" - обратился к Николаю отец. Николай поднес ладони к земле и зверек, путаясь в лапках, бросился наутек, чуть не валясь на бок.

"Ах, Россия! Ах, благодать!" - воскликнул отец в небо, могучей рукой обняв Николая.

-Позвольте перебить Ваши мысли, господин капитан, ждем-с к ужину! - разбудил его вдруг голос поручика Усманова.

-Да, да! Простите! - слегка растеряно произнес Николай.

В накуренной хате собрались почти все офицеры полка. Кто уходил, после возвращался, кто добавлялся к шумной компании. Но оживленной беседы не было, были лишь нетрезвые восклицания да нераскрывающиеся споры. Николай же сидел молча, хотя иногда к нему обращался Усманов, не скрывавший желания пообщаться.

-Так что вы говорите, Федор Степанович, - двух жидов-коммунистов ухватили!? Похвально! - разорялся на всю залу полковник Раковский.

Поручик Старочуевский положительно кивнул.

-Ну и, конечно же, отпустили с миром? - продолжал иронизировать полковник.

-Мы ведь благоразумные люди! - отозвался капитан Следков.

-Но все же стоило подвесить их! - буркнул уже ушедший в забытье от выпитого поручик Ле Тисье, - Патронов на этих крыс не напасешься!

-И все же! Господа! Не грустите! Нет худа, без добра! У меня для Вас пречудеснейшее известие! Мне достоверно известно о взятии станции Синельниково! Так гляди, день-два, и мы в Екатеринославе кофей откушаем! - с неживой улыбкой произнес Раковский. Зала опустилась в тишину. Никто не понимал, почему Раковский вдруг вспомнил это событие почти месячной давности.

-Ну-с, господа, здоровье его высокопревосходительства! - вдруг прервал безмолвие Следков. В полной тишине прозвучали почти сливающиеся в один звоны встречи железных чаш.  

-Позвольте! А где же капитан Ставни... тьфу ты черт... Ставинский? - неожиданно воскликнул Ле Тисье.

-Вы пьяны! Господин поручик! - взревел Усманов и бросился через нескольких офицеров к ничего не соображавшему Ле Тисье. Возникла суматоха. Со звоном соскочили со стола чашки. Усманова приперли к стене.

-Вы что же это, Василий Львович?.. - с явным удивлением выкрикнул Раковский, - Господина поручика немедленно отвести проспаться! - уже другим тоном обратился он к Следкову, указывая на Ле Тисье. Тот был немедленно подхвачен и выведен прочь поручиком Старочуевским.

-Вам злость бы в бою, Василий Львович! - съязвил вдруг Следков. Усманов молчал.

-Помилуйте, господа! - вступил Коренев, - Поищем иные темы! Анекдот исчерпан!

-А по вашему, господин капитан, это анекдот!? Веселенькое дело! - отозвался молчавший до этого подпоручик Андреев, для которого погибший в бою Ставинский был непосредственным командиром.

-Помилуйте, Илья Ильич! Не то имеется в виду! - извинился Николай. Вошел Старочуевский:  

-Господа офицеры! Солдаты коммуниста изловили! Во рву, гад, прятался!

-Ну что ж! Здоровье большевицкой крысы! - вскочил Раковский, который, как и все, был уже изрядно набравшийся. Раздался всеобщий смех.

-Позвольте пари, Леонид Юрьевич? - разошелся капитан Веснянко.

-Вы снова за свое, господин капитан! Ну что ж, согласен! Условия те же! - оживился Следков.

Веснянко бросился во двор, за ним высыпали все офицеры.

-И как это вы, с позволения узнать, его уложите в такой-то темноте? Николай Трофимович! – раздался чей-то голос.

-Не злорадствуйте! Руку мы чувствуем! Ну где этот ваш комму… коммунист, а? – достав револьвер, напряженно проговорил Веснянко. Два солдата, ведомые Старочуевским, подвели пойманного, запуганного и избитого мужичка. Николай оказался рядом с ним.  

-Позвольте, господа! - вскричал он, - Где вы коммуниста нашли? Это мужик простой!

-Николай Дмитрич! Не мешайтесь! Жертву спугнете! - разразился хохотом Следков.

-Да, говорю вам, мужик!

-Не советую, Николай Дмитрич, - подскочил к нему Усманов.

-Мужик - не мужик, а у красных в строю стоял! - буркнул Раковский.

-Ну хоть вы! Федор Федорович? - бросился Николай к стоящему поодаль наиболее трезвому полковнику Берндгарду. Тот лишь улыбнулся ему в ответ.

Мужик почувствовал, что жить ему осталось совсем ничего, упал на землю, наперебой залепетал все известные ему молитвы. Следков с размаху воткнул в него сапог.

-Встать, сволочь! Ишь, молитвы вспомнил! - после чего он, обернулся и спокойным тоном обратился к Веснянко, - Вы готовы, господин капитан?

-Позвольте? Я уже и ждать устал!

-Ну что ж! После пятнадцати шагов! С двух раз! Иначе не сочтемся!

-Будьте уверены!

Мужика подняли с земли. Следков всем горлом завопил прямо ему в лицо:

-Бежать, черт тебя побери! Во всю прыть бежать, коль жизнь дорога!

Мужик на мгновенье замер, но встретив взгляд Следкова, обезумевший бросился вдоль по дороге.

-... Три... Шесть, Семь... - зашумели офицеры, отсчитывая шаги бегущего, - Десять... Пятнадцать!..

Раздался выстрел, затем сразу второй. Ноги мужика подкосились, он упал на пыльную дорогу, еще какое-то время пробовал ползти и вскоре замер.

-Каково, господа! - гордо воскликнул Веснянко.

-Не видать России... - прошептал Коренев. 

*****

Наутро Николай был в ужаснейшем расположении духа. Он лихорадочно бродил во дворе хаты, курил и бормотал себе под нос что-то бессвязное. В один момент он резко развернулся и решительным шагом направился к полковнику. Коренев нашел его за завтраком, совершенно разбитого и не желающего вести беседу. Но решив все для себя окончательно, он настоял на приеме.  

-Николай Дмитрич! Не уж то что-то столь важное побудило вас на столь ранний визит? В подобных случаях мне свойственно удивляться! Прошу вас! Разъясните! - выпалил Раковский.

Николай достал свернутый лист бумаги и подал его полковнику. Тот бегло просмотрел его и с непонятно отчего возникшей улыбкой произнес:

-Вы что же это? Всерьез?

-Господин полковник... - начал было Николай, но Раковский перебил его.

-Вы же понимаете, что в сложившихся условиях ничего, кроме отказа вы от меня не услышите!

-Господин полковник! В сложившихся условиях я больше не считаю возможным командовать ротой под вашим начальством!

-И уж позвольте узнать, чем это я настолько вас обидел?

-Вчерашний инцидент...

-Вчерашний инцидент, господин капитан, не повод для утренних сцен! Да и в конце концов, это всего лишь шалость! - вновь перебил его Раковский, и его тон становился все более резким.

-Господин полковник! Я требую...

-Вы что же это? Эсер какой-то? - вдруг пренебрежительно бросил Раковский.

-Отнюдь!

-Так что вас тревожит! Неужели из-за расстрелянного в пьяном тумане мужика мы должны распускать армию!? Помилуйте, но что такое этот мужик вообще в свете стоящих перед нами задач?

-Это лишь повод! Решение подготавливалось уже давно!

-И все-таки отвечу вам отказом!

-Вы же не позволите мне стать дезертиром! - почти прокричал Коренев.

-Вы сами себе не позволите!

-В таком случае, Виктор Михайлович! Мне ничего не остается, как только прострелить сейчас же себе ногу! Вы будете вынуждены отправить меня в госпиталь!

Раковский немедленно вскочил и, крича, зашагал по комнате:

-Вы что же это мне угрожать вздумали, господин капитан! Я воспринимаю это как бунт! И как бы вам не пришлось очень сильно пожалеть... Вон!

-Честь имею... - дрожащим голосом произнес Николай и направился к выходу. Полковник замер у окна.

-Постойте! - вдруг выпалил он. Николай остановился.

-Коль уж вы так настаиваете!.. - Раковский запнулся, словно что-то обдумывая, - Пожалуй, я... Ну что ж! Я направлю вас в Александровск по фиктивному поручению на трое суток! Или же в Мелитополь, для правдоподобности?.. Хотя, не суть важно! Впрочем, это все, что я могу для вас сделать! А теперь идите! Черт подери... Можете сегодня же выезжать! Я все улажу...

Николай вышел на воздух. Он чувствовал, как пот ручьем катится с него, как дрожат руки от огромного волнения. Он остановился у изгороди на мгновение, казалось, о чем то задумался, но тут же решительно зашагал прочь.

*****

Первой же возможностью добрался Николай до станции Синельниково, откуда, несмотря на катастрофическую близость фронта, достаточно часто шли поезда на юг. Состояние Николая не улучшилось. Он все также тяжело вспоминал утренний разговор с Раковским; все с той же степенью своей вины он переживал злые глаза оставшихся в расположении полка офицеров. Больше всего убивали его прощальные слова Усманова, преданного ему офицера и друга: "Быть может, и не встретиться нам больше на белом свете, Николай Дмитрич. Ох, чувствую я, кончились патроны..." Станцию Синельниково, с помощью выдуманной для него Раковским бумаги, Коренев смог покинуть первым же поездом, что однако обещало ему ночь в Александровске на вокзале. Мрачный состав увлек его прочь, все дальше и дальше от ужаса войны. Николай встал в холодном, но тихом тамбуре, оперся о стену, и без желания стал вглядываться в мглу, окутавшую пролетающие мимо него просторы.  Он видел темно-зеленый окутанный сизым туманом дышащий кедровой смолой утренний бор. И шел он по нему, словно летел, столь легко и чудесно, и казалось ему, что земля вовсе не держит его. Мокрыми каплями на розовых его щеках ложились мягкие следы тумана, рассеивалась перед ним пелена, раскрывалась, и лучи, пробившиеся сквозь могучие ветви озаряли ему путь. А мимо молчаливые и блаженные пролетали перед ним лица, и тень от их взоров холодом ложилась на его зачарованное тело. И было их сотни, по обе стороны пути, знакомые и незнакомые, а он все быстрее летел вперед, уносился все дальше и дальше по бесконечному сосновому пути, отчего дышал тяжело и едва ловил устами воздух.  Но что-то вдруг дернуло его, бросило резко назад и он замедлился, вновь плавно полетел густой туман. И вдруг справа он увидел свою мать. Она глядела на него столь же безучастно, как и все остальные, словно слепая, она глядела, казалось не на него, а в ту темноту, что была перед ее взором. А он пролетал мимо, медленно пролетал, силился крикнуть ей, позвать ее. Он резко обернулся налево и там встретил глаза отца. Словно вкопанный в землю стоял его отец и глядел на него молча. А после все они, его родные, близкие, чередуя лишь сторону, стояли у его дороги с открытыми глазами и молчали. И ужас охватил Николая. Он ловил руками ветви, силился противостоять несущему его невиданному ветру, но могучие ветви с сухим хрустом ломались в его ладонях и, словно бумажные, рассыпались по обеим сторонам вековые сосны, исчезая в сизом тумане. Но вот рывок, грубый рывок, и Николай рухнул наземь. Едва раскинул руки и ухватился за расползающийся хвойный ковер, как туман над ним растаял. Он взглянул вперед, а там босой стоял пацаненок и поедал его взглядом, безмолвно твердил ему жуткое: "Що ж ты, дядьку, зробыв?"  "Да! Кончились наши патроны!" - пронеслось вдруг повсюду, и Николай проснулся. Поезд уже стоял. Это был Александровск, холодный ночной город.  

***** 

-Нам с вами на роду написаны случайные встречи в вокзалах, Николай Дмитриевич! - улыбнулась Анна Лагодина, но слова ее прозвучали не радостно. Коренев сразу заметил это, хотя все же он был несказанно рад встрече.

-Вы знаете, Николай Дмитриевич, все вспоминаю Зою и родителей... Ни на минуту нейдет она из головы! Ничем не могу отвлечься... - внезапно произнесла она.

-Пойдемте, Анна Федоровна! Пойдемте в парк! -предложил Николай. Лагодина обняла его локоть, и они вышли из вокзала. На сей раз Николай первым заметил ее. Едва зайдя в помещение, он увидел ее, сидящую в полусне. Не желая ее тревожить, он устроился подле, ожидая момента, когда она сама проснется, но она, словно чувствуя что-то, сразу же открыла глаза. Они сели в парке под раскидистым каштаном. В полной ночной тишине. В тот час даже автомобили не курсировали мимо, и даже вокзал замолчал.  

-Неужели, Николай Дмитриевич, суждено нам скитаться по югу до конца жизни, не имея пристанища?

-Верую я, что все это завершится в скорости, Анна Федоровна! И надежда есть! Уж сколько бьемся за Екатеринослав, но рано или поздно возьмем же? - не ожидая такого от себя, вдруг выпалил Николай и от глупости этой покраснел.

-А что же дальше? Кому дальше воевать? Только нам - женщинам и остается!

-Помилуйте, Анна Федоровна! Уж и без вас есть кому! - сказал Николай, а сердце вдруг защемило, вдруг осознал он сказанное Лагодиной, и вместо удивления возникло в нем вновь знакомое чувство обреченности.

-Да вижу я, Николай Дмитриевич! Каждый день вижу я, скольких людей уносит эта война! - словно вторила его мыслям, произнесла Анна, затем качнулась, упала лицом ему на грудь и зарыдала, - А ведь близких-то, кроме вас, никого у меня на свете и не осталось...

Николай обнял ее.

-Простите... - пряча глаза, поднялась Анна и приняла от Николая платок. После, явно с ложным интересом, спросила:

-Вот вы на станции Синельниково были, что там?

-И не знаю, что вам сказать, Анна Федоровна, - растерялся Николай, - Впрочем, может не будем о фронте? Скажите лучше мне, слышно ли что-нибудь о Петре...

-Не стоит! Николай Дмитриевич! Прошу вас более не упоминать это имя при мне! Очень вас прошу! - как-то безвольно пробормотала Лагодина, а в глазах ее вновь появились слезы.

-Я ровным счетом ничего не понимаю, но раз вы просите... - начал, было, растерянный Николай, но Анна перебила его как-то резко и холодно:

-Впрочем, что это я... почему же вам нельзя знать... Да и нужно вам знать, Николай Дмитриевич! Отчего, вы думаете, я нахожусь здесь, в Александровске?

Николай непонимающе пожал плечами.

-А все, Николай Дмитриевич, очень просто объясняется! Вы уж простите меня за откровенность, но любила я его...

-Петра?.. - начал Николай, но тут же осекся.

-Петра Григорьевича... Мы вновь встретились с ним после вас! Помните, тогда в холодном Симферополе? Петр оказался в севастопольском поезде, следовавшем до Джанкоя, он прибыл с Кубани... - Анна остановилась, перевела дух, взглянула на Коренева и продолжила, - Он просил моей руки, Николай Дмитриевич...

-И что же? Вы ему отказали?

-Напротив! Но мы так и не успели обвенчаться. Вновь началась война, и Петр Григорьевич ушел на фронт...

-Но он, Анна Федоровна, он... Петр, безусловно, выполнит данное им обязательство! Я уверен... - лихорадочно заговорил Николай, но Анна не слышала его и продолжала:

-Это должно было произойти здесь, в Александровске! Петр Григорьевич вызвал меня письмом...

-И где же он?...

Анна вдруг удивленно посмотрела на Коренева и с каким-то, не присущим ей доселе никогда, безучастным тоном произнесла:

-Николай Дмитриевич! Неужели вы не поняли? Ваш добрый друг погиб! Три дня тому назад...

*****

Все недуги России рухнули в одночасье, оставив лишь заживающие раны на ее усталом теле. Но ни один человек не силился ответить на вопрос - какой недуг предстояло этой земле пережить в скором будущем. А пока... Сдались бесславно поляки и оставили лицом к лицу с врагом крошечный Крым, заранее приговорив его... И в бессмысленном сопротивлении, в агонии запирались за перекопскими границами остатки былой Российской доблести, но неслись на них полчища в едином порыве; полчища окрыленных новыми идеями новых красных воинов...  

*****

Тихо шагал по осенней дороге холодный поезд. Рыжая степь сменялась седой, как день сменяется ночью. На чернеющее небо яркими бликами высыпали звезды. И вдали уже замерцали огни. Вновь встречал Коренева вечерний Симферополь. Холодом и обреченностью глядели на него вокзальные башни, и вторили им очи людей вокруг. Выдохнул пар громоздкий состав, ожила платформа. Но не была эта суета похожа на жизнь, не было жизни...  Совсем рядом, видимо, замерзший и голодный своим неизвестным языком разрывал общий гул плач младенца... Но как горько становилось за него, едва успевшего родиться на этой грешной земле.  И каждое мгновенье возникал в мыслях Николая один и тот же страшный вопрос: "Что будет дальше?" И на смену ему приходил безрассудный ответ: "Пустота..."  Николай словно спал. И проносился перед его очами далекий его сон. И слились во сне воедино небо и поле. И зимний аромат вновь ударил ему в нос. Но более ничего, лишь пустота; белая пустота...  

-Николай Дмитрич, куда вы дальше намерены? - спросил охрипшим тягучим голосом прибывший вместе с ним поручик Усманов.

-В Ялту, Василий Львович. Я разве не говорил вам. У меня там фамильная дача, - ответил Коренев.

-А я, вы знаете, в Ялте ни разу и не был! Не довелось...

-А вы то что же? Вам есть куда идти?

Усманов не ответил. Он как-то безучастно вгляделся в черные очертания города.

-Что же, пожалуйте ко мне! - резко отозвался Николай.

-Бросьте, господин капитан! Уж я найду себе пристанище...

*****

Огаревы не находили себе места. Все они суетно, словно исступленные, наперебой твердили что-то Николаю, отчего он приходил в дикий неестественный восторг. Его встречали те же добрые лица, те же теплые сердца... Они, позабыв все осторожности, обнимали, словно своего сына, даже не знакомого им доселе Усманова, который все же принял приглашение своего капитана. Все также ворчал старик Огарев, но Николай отчетливо видел, как исхудал, как осунулся и резко постарел этот добродушный человек. И Варвара Степановна глядела на него изменившимися, потухшими глазами. Даже Настя утеряла частицу своей молодости, опали ее розовые ланиты, и новые тени заиграли на них; голодные тени. Но Николай, позабыв про все, глядел на нее, на ее все же живую красоту, и дрожало его сердце...  Огаревы тут же принялись накрывать на стол. Все последние запасы скромно ложились на белую скатерть. Николай и поручик вышли перекурить, за ними поплелся и Огарев.  

-Вот вы, Николай Дмитриевич, вы с фронта! Скажите! Не уж то закончено? Не уж то потеряли мы Россию? - задыхаясь, хрипел Огарев.

Николай молчал, глядя в пол. Усманов же сделал вид, что вовсе не услышал вопроса и недвижно стоял поодаль.

-Означает - конец... - прошептал старик, - Прости господи.

-Сие, Владимир Игоревич, - вдруг словно проснулся Усманов, - означает, что нет больше России, как не стало и нас с вами...

-Да! Да! Вы правы, Василий Львович. А все же как не хочется покидать Россию. Даже думать об этом не хочется. Был бы в силах, остался бы, а там - что будет... - нервно бурчал Огарев, - но не могу. Ради нее, ради дочери бегу трусливо...

Старик замолчал, задумался о чем-то, а после, когда собрались уже, было, входить в дом, выпалил:

-А вы-то, наверно, еще не знаете, коль ночью в дороге были, - голос Огарева задрожал, оба офицера непонимающе взглянули на него.

-Вечор войска оставили Турецкий вал, - выкрикнул старик, - Я утром Управу посещал, там мне и сообщили! А что там сейчас, уж один Господь Бог свидетель!.. Впрочем, прошу, господа, к столу...

Холодный ноябрьский вечер, этот последний для Огаревых вечер, выдался дождливым и серым. Коренев стоял на крыльце и упорно пытался раскурить отсыревшую папиросу. Старики Огаревы сидели в зале и о чем-то оживленно спорили, с ними был Усманов, но он молчал. Настя накинула на себя полушубок и вышла к Николаю.  

-Николай Дмитриевич! - обратилась она к нему, - Папенька уже наверно сказал вам о нашем отъезде...

-Да, Настенька! Вы разрешите мне вас так называть?

-Конечно, конечно... - покраснела девушка.

Они замолчали и простояли так в тишине несколько минут, глядя на крупные капли дождя, посыпающие землю.

-Настенька! - раздался из дома хриплый, больной голос Огарева. От неожиданности они вздрогнули.

-Николай Дмитриевич! Уговорите его остаться, прошу вас! - вдруг, захлебываясь в слезах, начала Настя, - Он болен! Он очень болен! Это он при вас себя держит, но такой переезд ему тяжело дастся! Я боюсь, что...

-Не стоит! - перебил ее Николай, - Я все понимаю, Настенька...

-Вы поможете? - воскликнула Настя.

И Николай увидел эти глаза, полные слез любимые ему глаза. Голова пошла кругом, ноги, словно отказали, прогнулись в коленях, и по всему телу стремительно пронеслась холодная дрожь. А эти глаза смотрели на него, пытаясь увидеть ответ.

-Я сделаю все возможное, Анастасия Владимировна... - вдруг холодно произнес Николай. Но она, казалось, не заметила этого; она стремительно вошла в дом.

***** 

Утро было ясное. Ветреный мороз пробегал по ногам. Николай сопровождал Огаревых в Севастополь. При нем они старались казаться спокойными, но все же временами ни Настя, ни Варвара Степановна не могли сдержать слез. Старик Огарев почти всю дорогу молчал, лишь под конец, словно проснулся, лихорадочно заговорил. Болезнь сковала его, у него отказала вся левая сторона и самостоятельно двигаться он не мог. Николай поддерживал его и чувствовал как покидает жизнь дрожащее тело старика. И так щемило в груди, так больно становилось...

-И ведь надо же так, Николай Дмитриевич! Я до последнего дня служил в Ялте, а они... Ну и черт с ними... - ворчал Огарев, - Не уж то и впрямь не могли они для меня в Ялте устроить посадку. Что я в Севастополе? Скажите...

-Вам ведь выдали документы! Я уверен, Владимир Игоревич, все пройдет без инцидентов! - отвечал Коренев, но старик его уже не слышал, он от волнения переходил на другое.

-Море тихое, вот что хорошо! Даст Бог не сменится погода! Я ведь за дам за моих беспокоюсь, кабы дурно им не стало... Ах, горы, горы... В Севастополе даже Николай, стараясь совладать с собой, все же чувствовал в душе что-то паническое. Всюду были люди. Толпы людей. Крики, вопли, слезы - все сводилось в один обреченный хор. На всех пристанях шла посадка, многие суда, казалось, вот-вот пойдут на дно под тяжестью заполонивших их безумных людей. И человеческий поток не прекращался, и думалось что конца ему нет вовсе. Вскоре Николай нашел нужную пристань, и Огаревы собрались на посадку.  

-Николай Дмитриевич! Вы все так и не решились? - спросил тихо Огарев, опираясь на плечо Коренева, - Я совсем плох! Боюсь, что не дожить мне до Константинополя...

-Вы это бросьте, Владимир Игоревич!

-Да, друг мой... Я ведь чувствую. Вы бы... Хотя, впрочем, что это я лезу не в свое дело... Николай не хотел отвечать. Он еле сдерживал в себе свои чувства, но молчал. Молчал он даже, когда Анастасия подошла к нему уже на борту, когда прижалась к нему, прощаясь, но прощаясь с надеждой, что Николай не уйдет. Коренев дрожал как мальчик и молчал, когда спустился на пристань и прочел на устах Насти безнадежное "Я люблю вас"... Он не знал, почему он оставался, но знал, что больше жизни он любит отдаляющееся от него заплаканное лицо этой милой девушки. И искренне оскорбился старик Огарев, в недоумении затихла Варвара Степановна...  

*****

Это была шумная ночь. Красные старались как можно громче заявить о своем присутствии в Ялте. Николай сидел в кресле и, уже в четвертый раз вернувшись к последнему номеру "Крымского вестника", читал потерявшие смысл статьи. В соседней комнате молчаливой тенью равномерно вышагивал из угла в угол облаченный в военный мундир поручик Усманов. Они почти не общались в эти последние дни; находясь в одном доме, они избегали друг друга. Им обоим нечего было сказать. Они просто ждали, обреченные ждали... Николай услышал, как к дому приблизились солдаты. Не дожидаясь стука в дверь, он вышел им навстречу. Их было пятеро. В тусклом свете на крыльце их алые банты отдавали бардовым светом.  

-Прошу вас! - пригласил Николай.

Солдаты вошли в дом, вошли спокойно, даже осторожно. Один из них встал в шаге напротив Николая и четко, чеканно произнес:

-Вы капитан Коренев?

-Да... - тихо сказал Николай.

-Нам сообщили, что в помимо вас в вашем доме скрывается еще один белый офицер!

-Ну почему же скрывается... - дрожащим голосом начал Николай, - Он в соседней комнате. Поручик Василий Львович Усманов...

-Потрудитесь его пригласить! - продолжал все тот же солдат. Но не прошло и мгновенья, как из соседней комнаты раздался оглушающий хлопок. Николай нашел ладонью край стола и, закрыв глаза, опустил голову. Красные же засуетились, вскинули винтовки и бросились по углам. Дальше Николай уже ничего не понимал из их речи. Мысли его перемешались, подступила болезненная тошнота. Красноармейцы выбили дверь и ворвались к Усманову.  

-Застрелился! - спокойно объявил один из них.

*****

Смеркалось рано. Холодные тучи нависли над городом, и лучи солнца покинули морскую гладь. По мокрой от дождя улице торопливо шла женщина, укутываясь в серый пуховый платок. Она словно искала что-то, оглядывалась вокруг, временами переходила на бег и, с тяжелой одышкой на мгновенье вдруг остановившись, продолжала идти. Наконец, она добралась до нужного ей здания. На стене во флагштоке сверкал ярко-алый флаг, под ним, едва не засыпая, стоял бородатый бывалый солдат-красноармеец. Женщина стремительно направилась мимо него.  

-Эй! Ты куда прешь! Туда нельзя! - изумленный закричал красноармеец.

Она остановилась.

-Солдатик, миленький, мне по делу!

-По какому такому делу?

-Мне человека одного найти надо! Пропусти, солдатик!

-Пускать не велено! - громко сказал красноармеец, глядя куда-то вдаль.

Женщина замешкалась, было, и несколько мгновений простояла молча.

-Иди отсюдова! По добру - по здорову! - не унимался солдат.

-На, вот! Возьми! - женщина достала из кармана тоненькую золотую цепочку с кулоном и протянула ее солдату. Тот, не скрывая любопытства, принялся ее разглядывать.

-Ну что? - не выдержала женщина.

-Пустить - не пущу, а узнать - узнаю! Твоя как хвамилия, чтоб мне доложить?

-Лагодина Анна...

-А кого ищешь-то?

-Офицера… Капитана Коренева Николая Дмитриевича.

-Ну, постой здеся! А я пойду узнаю, есть ли такой! - красноармеец ловко опрокинул цепочку за пазуху и скрылся за дверями.

-Петро! Тута женщина пришла! Видно, из буржуинов! Спрашивает какого-то Коренева что ль... Офицера... - обратился красноармеец к сидящему за столом дежурному.

-Что за женщина?!

-А я почем знаю! Ну так что, есть у нас такой?

-Да кто их помнит! Может и был... Но ведь мы их всех, офицеров-то, в расход пустили! А женщину давай-ка сюда! Узнаем - кто есть такая! - ухмыльнулся дежурный, - Не всех их гадов передавили! Живо тащи, покуда не сбежала контра!

Красноармеец мгновенно оказался на улице.

-Ты вот что, Аннушка! Тикай-ка отсюда, да поскорее! - шепотом рыкнул он на Лагодину и слегка толкнул ее в плечо.

-Так что же, узнал что-нибудь? - с полными слез глазами вопрошала она его.

-Да расстрелян давно твой капитан! А ну, тикай! - красноармеец принялся с силой отталкивать ее, - Да, тикай же ты, дуреха, Христа ради...

Город Ялта
Написано в ночь на 16 ноября 2001г.
Юськов Дмитрий