Автор: Егор Брацун
Дата: 2020-10-11 15:58

В день выхода полка из-под Брест-Литовска, следуя, как обыкновенно перед I-ю сотнею, я обратил внимание на ехавшего рядом с Командиром полка, довольно пожилого уже Войскового старшину, с огромной, окладистой бородой; большая рыжая черноморская папаха и длинное, непромокаемое пальто поверх черкески. Как-то особенно резко отличался он от общей полковой массы всадников. Оказалось, что это был старший штаб-офицер полка, помощник Командира по хозяйственной части, Войсковой старшина Ярошевич, только что прибывший для получения инструкций Командира полка о переводе обоза на новое направление.

Много самых разнообразных рассказов и анекдотов ходило по полку об этом офицере, за время Галицийских боев и потом, при движении за Карпаты. Беззаветно храбрый, упорный, хладнокровный, он, однако, своим упрямством и слепым выполнением воли начальства, часто совершенно неуместной, запоздалой, даже отменной, но к сожалению, по различным причинам не дошедшей еще до позиции, нередко ставили подчиненные ему части в совершенно невыносимое и даже критическое положение. В дальнейшем мне самому пришлось испытать на себе уже эти тяжелые и опасные черты его характера. Но все это тонуло и искупалось его выдающейся храбростью, самоотверженностью, благородством, прямотой и беспредельной преданностью Родине и Государству.

В I9I8 году, когда волна анархии, произвола и большевистского разбоя докатились, наконец, и до казачьих областей, полковник Ярошевич, сдавший мне в апреле I9I7 года 2-й Запорожский казачий полк, которым он командовал и назначенный Атаманом Ейского отдела, погиб лютой смертью со своею семьей в станице Уманской. Родные, знакомые и, вообще, честные, благородные люди в станице предупреждали полковника Ярошевича о приближении кровавой расправы по станицам, советовали уйти и, временно, скрыться. Но то что сделали бы многие другие, не мог сделать упрямый дед Ярошевич.. Когда, наконец, в станице вспыхнули беспорядки, когда все, что принадлежало к станичной и отдельской администрации, разбежалось, и все было захвачено бандами гастролировавших по области большевиков, Ярошевич отказался им подчиниться. Заперся в своем доме с женою и дочерью. Сын его сотник Ярошевич, бывший летчик, был в это время в моем баталионе, в бою под Екатеринодаром, при атаке показательной сельско-хозяйственной фермы, на которой через 2 дня был убит Корнилов, - был также убит наповал. Забаррикадировавшись в своем доме, полк. Ярошевич приготовился к бою. Целый день, он, его жена и дочь, вооруженные винтовками, героически выдерживали осаду обезумевшей, опьяненной, кровожадной толпы. Видя, что укрывшиеся в доме герои все равно не сдадутся, иступленные звери, облили окружающие дом постройки, бензином и… подожгли. До самого последнего момента, из пылающего как костер дома все еще, время от времени, гремели ружейные выстрелы. Старый, упрямый Запорожец полковник Ярошевич, до конца остался верным своему характеру, но, к сожалению, эта героическая оборона и смерть Атамана не повлияла тогда на сердца и души многотысячного станичного казачества…

Первые дни дивизия двигалась по шоссе. В совершенно, как бы, мирной обстановке, но, вот, откуда-то, из неведомой дали, справа стали по временам доноситься знакомые раскаты и чем дальше мы углублялись по новому направлению, то все явственнее, все отчетливее доносилась канонада. Вместе с нашим продвижением, подкатывалась, очевидно, и боевая волна и, наконец, боевая гроза так приблизилась к нашей дороге, что в течение нескольких дней приходилось высылать в сторону боевой линии, офицерские разъезды. Под вечер, на далеком горизонте, по всей линии были видны вспышки рвущихся шрапнелей. По-видимому, нажим противника на наши арьергарды был настолько чувствительным, что, при переправе дивизии через р.Припять, наше начальство все время сильно нервничало и беспрестанно торопило. Нам, младшим офицерам в полках трудно было разобраться в разворачивавшихся вокруг нас событиях.: откуда наступает противник, его силы, куда направляется?.. Все это было, по крайней мере для меня, чрезвычайно туманно. Единственно, что для меня, до некоторой степени, было ясно, что на нашем направлении, безусловно нет сильных групп противника. Не встретили мы за все время нашего продвижения ни одной нашей пехотной части. От р. Припяти, дивизия продолжала движение к р.Стоход. Мог ли я тогда предполагать, проходя через эти мирные, спокойные, как бы спящие деревни Рафаловка, Тоболы, Рудка-Червище, как тесно будут связаны эти наименования со всеми дальнейшими событиями в этом районе., как много будет пролито здесь крови и сколько из нас останется живых – так думал я стоя на высоком лесистом берегу у господского двора Тоболы на правом берегу реки, перед переправою через него – сколько из нас по этим песчаным буграм, по расстилающимся лугам и болотам и особенно глубоким и топким рукавам Стохода, найдут свой вечный покой…

Переправившись у деревни Рудка-Черевище по сохранившемуся мосту, дивизия потянулась через болото по высокой дамбе на другую сторону. Следующим серьезным оборонительным рубежом за Стоходом, была р.Стырь. И дивизия двигалась, как будто в этом направлении, как вдруг, совершенно неожиданно, было получено распоряжение остановиться и … начался для дивизии новый, так сказать – Полесский период жизни и службы, которому суждено было закончиться только с крушением Империи, с развалом армии и, в конце концов – выходом из рядов союзников. Если не ошибаюсь, то почти одновременно с походом к р.Стыри нашей дивизии, на той же линии, только немного севернее, развернулась 3-я Кавалерийская дивизия. Обе дивизии образовали IY-й Кавалерийский корпус под командою Генерал-лейтенанта Гилленшмидта. К этому времени наступательный порыв противника, по крайней мере по линии: Пинск-железная дорога Ковель-Сарны-Киев, почти затих – замер. По видимому, линия фронта будущего в Полесье противником уже была намечена. и если в некоторых местах он иногда, как бы пытался, наступать, то это, вероятно, делалось с целью определить хотя бы приблизительно, развернувшиеся здесь наши силы. и нащупать наше расположение. Недостаток для такого большого района сил, потребовал с обеих сторон постоянного маневрирования и неожиданных коротких ударов на избранных направлениях. В этот начальный период, полки дивизии, разбросанные обыкновенно по назначенной ей линии, вели совершенно кочевой образ жизни. Помнится, редко полк оставался на одном месте и в сборе. Не было кажется ни одного селения, хутора, усадьбы, или даже загонов для скота на всем протяжении от Пинска до железной дороги, где бы в разное время не побывали наши полки и батареи. В штабах корпуса и дивизии, конечно, имелись свои особые соображения и планы, но для нас такое постоянное блуждание с юга на север, с севера на юг, было часто совершенно непонятно; особенно, когда случалось, что переброшены, иногда экстренно с одного фланга фронта на другой, мы, только что прибывшие туда и не приступившие еще к исполнению поставленной задачи, вытребовались, чуть ли не из боя, оставляя только что занятое нами селение и … остановившегося, в полном недоумении, противника, уже начавшего отходить. В этот начальный период, наш полк, помню, как-то был переброшен на север и расположился в небольшом селении, близ тянувшегося с севера на юг довольно широкого и глубокого канала. Я же, с двумя сотнями был выдвинут верст на I0-I2 к западу, в небольшое селение, которое, по слухам, довольно часто посещалось неприятельскими разъездами и командами разведчиков. К селению этому мы подошли около полудня со всеми мерами предосторожности. Но противника там не оказалось. По словам местных жителей, он располагался и в довольно значительных силах в селениях верстах в 6-ти к югу и к западу, за каналом, тянувшимся верстах в четырех параллельно нашему селению. Выслав в указанные крестьянами направления наблюдательные заставы и распределив боевые участки сотнями на случай наступления противника, я расположил сотни в нескольких больших дворах. Конец дня и вечер прошли совершенно спокойно. К наступлению темноты, высланный для связи между двумя заставами, дозор от I-й сотни, принес от начальника южной, казавшейся наиболее опасно расположенной заставы, донесение, в котором он писал о благополучии на вверенном ему участке и просил выставить между ним и западной заставой промежуточный пост, т.к. расстояние между ними было слишком велико, а, к тому же местность эта была скрытой и пересеченной. Ввиду того, что к западу местность была совершенно открытою, я приказал заставу эту оттянуть ближе к южной и, все же выслал промежуточный пост.

Как все последние дни, погода была очень жаркая и мы – офицеры, решили расположиться вместе в новом, просторном сарае-клуне. Чтобы не уснуть и держаться в полной готовности, на случай тревоги, решено было всю ночь играть в карты и пить чай. Благо, что какому то удачливому казаку удалось открыть в соседнем саду пчелиный улей и нарезать прекрасного сотового меду. Утомленный за день бесконечными обходами и расстановками, проверками застав и постов, Я не принимал никакого участия в игре, расположился на своей походной кровати, тут же, немного отдохнуть. Часов до 2-3 ночи, все кругом меня было в порядке, игравшие в карты, казалось, держали себя свежо и бодро и, под их несмолкаемый говор и шум, вполне успокоенный, стал постепенно погружаться в тот в глубокий и непробудный сон, который, как известно, приходит тогда, когда с ним долго и упорно борешься и когда всем существом своим сознаешь, что спать не полагается. Но чувство ответственности, чувство чисто животной сторожки – даже теперь, даже в этом, казалось непробудном, как опьяненном сне, все же имело свою доминирующую силу. Уже засыпая, я все время помнил, чувствовал какую-то непонятную тяжесть на душе, какую то смутную тревогу и беспокойство. Вероятно, под влиянием всех этих подсознательных ощущений, несмотря на действительно большую усталость, я, все же, среди ночи, вдруг пробудился, как бы от какого-то, неожиданно полученного толчка. Кругом было тихо, темно, все спали. Сквозь приоткрытые ворота сарая, виднелась уже светлая полоса рассвета. Кое где по селению перекликались еще оставшиеся петухи. Вскочив с кровати, я вышел на двор. Кругом ни души. Сплошной туман окутывал селение сплошной пеленою. Зная хорошо место расположения дежурной части от дивизиона, я, почти бегом, направился туда по главной улице, но какая то странная внутренняя сила, меня все время как будто удерживала вернуться, разбудить офицеров и немедленно вывести сотни на окраину селения., но предчувствие чего то недоброго настоятельно уже овладело мною, что я решил, прежде чем куда либо отправляться и принимать какое либо решение, бросить самому хоть беглый взгляд на окутанные туманом поля и прежде всего, конечно, туда, в эти таинственные дали, откуда теперь, как никогда, можно было ожидать всяких неожиданностей и опасности. Я выходил уже узким переулком в открытое поле западной окраины, как вдруг, сразу же, почти бросившаяся мне в глаза картина впереди, мгновенно приковала меня к месту. Ошеломленный, я стоял несколько секунд совершенно не веря своим глазам.: по всей длине западной окраины селения, шагах, вероятно в 200-300 от меня, из редеющего уже белого тумана, отчетливо двигалась на нас цепь, с характерными высокими горбами-ранцами за плечами. В тот момент когда я остановился, мне показалось, что остановилась и неприятельская цепь. Только отдельные силуэты – повидимому передние, дозоры, медленно и осторожно продолжали двигаться вперед. Не прошло вероятно и 2-х, 3-х минут как я уже был у двора в котором была расположена дежурная часть. К счастью, в этот же самый момент, оттуда на улицу выходил взвод для смены южной заставы. При первых же выстрелах, рассыпавшегося в цепь взвода, противник залег, а выдвинувшиеся уже почти к самой окраине дозоры, частью бегом стали отходить назад. Не прошло и I0-ти минут, как вся западная окраина селения уже трещала от выстрелов сбежавшихся казаков. На фоне, все еще лежавшего тумана, видно было как одиночные люди в неприятельской цепи поднимаются и исчезают, бегом, в непроницаемой для наблюдения дали. Скоро огонь противника прекратился. Немедленно высланные вперед дозоры донесли что немцы поспешно отходят к каналу. Большие бы неприятности пришлось бы пережить нам в этот день, если бы случайно, или, повинуясь внутреннему чувству, я не проснулся бы вовремя и не направился бы прямо на западную окраину. Направлявшийся на смену левофланговой заставе взвод не успел бы, конечно, выйти за селение, как был бы атакован и частью уничтожен, частью рассеян противником, ворвавшимся в деревню; во дворах, конечно, началась бы паника, смятение и было бы не мало случайных, ненужных жертв. Потом, разобравшись, успокоившись и придя в порядок, мы вероятно сами перешли бы в наступление и выбили бы неприятеля из деревни, но все это едва ли бы вознаградило за первоначальную неудачу и потерянные жизни.

Часов около I0-ти, когда туман окончательно рассеялся и открылись дали, со стороны канала начался обстрел нашей деревни артиллерией. К моему большому удивлению, на мое донесение об утреннем событии в дивизионе, из штаба полка было получено извещение, что удержание нашими частями деревни не входит в полученную дивизией задачу и сотням, в случае если бы противник пытался бы снова атаковать деревню, не ввязываясь в серьезный бой, отойти и присоединиться к полку. К обеду все, постепенно, успокоилось и затихло, но около 5-ти часов дня, неприятельская батарея снова открыла довольно энергичный огонь, а через некоторое время, с юга- от леса и с запада, со стороны канала, появилась густая цепь немцев. С последнего направления часть цепи стала постепенно принимать все более и более влево., очевидно имея задачею выйти на наш путь отхода. По-видимому, не желая нести напрасные потери, немецкие цепи продвигались медленно и осторожно. Только к закату солнца, противник приблизился, наконец, на прямой ружейный выстрел. К этому времени сотни, за исключением двух конных застав, оставленных на северной и южной окраинах деревни, сосредоточились на восточной стороне за огородами. Чтобы скрыть от противника момент нашего отхода от деревни, я приказал поджечь на огородах, стоявшие там скирды старой соломы. Усиленный обстрел неприятельской батареи, как раз этому способствовал. С нехорошим, досадным чувством отходили мы за этою густою, высоко поднимавшейся к небу дымовой завесою. Зачем прислали нас сюда? Почему если это действительно было необходимо, не принимали участия с нами другие сотни полка, находящиеся в I0-I2 верстах от нас. Зачем, наконец, были, бы, при неудачно сложившейся обстановке, принесены жертвы, если к тому не было необходимости? И в тоже время чувствовалось, что у неприятеля даже в этом незначительном деле, как всегда, все действия, все решения подчинены безусловно какому то ясному, определенному плану. Рано утром полк наш перебил обратно канал и направился двумя переходами в новый район, много южнее. Расположившись в небольшом селении, полк начал ежедневно высылать в сторону противника очередные разведывательные сотни. Это было время когда я впервые, как дивизионер, должен был оставаться при штабе полка. С первого же дня этой нашей новой службы, разведывательными нашими сотнями было установлено, что на этом направлении действуют австрийцы.

В нескольких удачных схватках, нашими частями были захвачены пленные. I-й сотне сотника Мурзаева удалось захватить чуть ли не целый взвод венгерских гусар. В сотнях появилось много захваченных у австрийцев лошадей. Лошади хорошие, были даже кровные. Это было тем более своевременно, так как у многих казаков, да и у офицеров лошади были подбиты, ранены или переутомлены. Как сейчас помню, выстроенный на площади деревни, в ожидании выхода Командира полка, чуть ли не целый эскадрон, захваченных за последнее время лошадей. Те, у кого по каким либо основательным причинам, не было в данный момент коня, должны были, в присутствии Командира полка, по старшинству чинов у офицеров и по годам службы у казаков, выбирать себе и собранных. Само собою разумеется, лучшие экземпляры, удачливыми командирами в счет не показывались и на выходку не посылались. Один из таких коней, прекрасный легкий гунтер, отбитый у молодого венгерского офицера и доставшийся в начале Командиру 4-й сотни сотнику Труфанову, попал в дальнейшем ко мне. В один из последних дней нашего пребывания нашего на этом направлении, когда все сотни, за исключением сотни подъесаула Федорова, оставшейся в резерве, были высланы на разведку, я решил принести наконец, все откладываемое решение, поговорить лично с этим командиром по поводу всех его последних выходок и предупредить о тех серьезных последствиях, которым он подвергается., если ему вздумается их вновь повторять. Дело в том, что в дни нашего пребывания у Брест-Литовска, поведение этого офицера, сотня которого, в числе других, находилась временно под моим начальством, было совершенно недопустимым. Злоупотребление его наркотиками принимало уже такие размеры, что безусловно отражалось на несении им службы и, конечно, давно уже не было секретом не только для офицеров, но и для казаков его сотни, да и для всего полка. Во имя блестящего прошлого I-го Линейного полка, может было бы лучше не упоминать это печальное явление в нашей полковой жизни того времени и не называть своим именем виновника его, с другой стороны, хорошо ли, справедливо ли было бы ставить в одну ряду, даже в прошлом, этого постоянно уклонявшегося от боевой работы и затем, эвакуировавшись, яко бы, для лечения, совершенно исчезнувшего в глубоком тылу уже до самого конца войны.- офицера, с теми доблестными и благородными Линейцами, которые в продолжение всей Великой войны, неизменно и безотказно оставались в рядах родного полка и тем более еще – с теми, кто, во имя Родины, отдали свои жизни. Трудно теперь сказать что-либо о дальнейшей судьбе Федорова. Но, если иметь в виду то обстоятельство, что отец его, генерал генерального штаба, чуть ли не один из первых среди офицеров Старой Армии принял большевизм, а затем перешел к ним на службу, как специалист по пулеметному делу, можно предположить, что и сын, если только он не погиб случайно в первые дни революции от руки какого-нибудь красного, пьяного хулигана или не умер от тифа, не долго оставался среди взабаламученного моря тылового и, под покровительством и руководством отца-спеца, устроился и приспособился к новым обстоятельствам. При первых же моих словах, обращенных к нему, подъесаул Федоров – несчастный морфинист истерически разрыдался.

- Конечно, Вы правы Сергей Георгиевич! Совершенно правы – проговорил он немного успокоившись. - Не могу Вам даже высказать, как все это мне неприятно и тяжело и, тем более, что в Варшаве, в Кубанском казачьем дивизионе, у нас с Вами… ведь отношения всегда были самые хорошие и добрые. Извините пожалуйста! Ведь Вы же сами отлично видите и понимаете, что я человек…. Совершенно больной… Во имя прошлого, будьте снисходительны. Даю Вам слово, что в самом непродолжительном времени, я сдам сотню и уеду в тыл лечиться. – Не знаю, право, кому из нас было неприятнее и тяжелее переживать эти короткие, но такие невыносимо горькие минуты… В скором времени, подъесаул Федоров действительно сдал сотню и эвакуировался в глубокий тыл.  На другой день после этого неприятного разговора, когда к вечеру из разведки собрались все сотни и мы, спокойно, расположились, было, на ужин, из штаба дивизии передали телефонограмму, которой полку приказывали немедленно и спешно выступить на север, в штаб корпуса. Через час, с наступившей уже темнотой, полк двинулся в путь. Вследствие требования в телефонограмме спешности, полк, чтобы прибыть в штаб к утру, должен был большую часть пути двигаться переменным аллюром, а так как дорога почти все время, пролегала по пескам, то утомление людей и лошадей этою ночью было чрезвычайное. Около 8,30-9-ти часов утра полк был уже у штаба корпуса. Кругом все было тихо, спокойно. Казалось, ничего не было, что бы требовало такого форсированного ночного марша. Спешив полк, Командир отправился в штаб, где его уже ожидал Командир корпуса. Примерно через час, оттуда прибежал казак и передал, чтобы я сдал полк старшему Командиру сотни, а сам явился бы в штаб. Это первый раз что мне пришлось встретиться с генералом Гилленшмиттом, с тех пор, как лет 12 тому назад, мне пришлось на Московском ипподроме участвовать в скачках с гвардейскими артиллеристами братьями капитанами Гилленшмидт. Положение на фронте корпуса оказалось далеко не так надежно и спокойно, как это казалось в момент нашего прибытия в штаб. По-видимому, немцы по всему Полесскому фронту производили какие то усиленные рекогносцировки. К северу, в районе больших болот по р.Припяти, верстах в I2-I5-ти к югу от города Пинска, положение одно время было настолько напряженным, что прикрывавшие до сих пор прямую дорогу от противника к штабу корпуса, части 3-й Кавалерийской дивизии, должны были спешно двинуться отсюда на помощь I-й бригаде. Положение штаба корпуса становилось тем более еще угрожаемым, что, по полученным в штабе сведениям, какое-то выступление противника и на этом, открытом теперь направлении. Однако, оставить здесь весь только что прибывший полк, также не представлялось возможным. Имелись сведения, что еще более крупные силы противника, концентрируются к югу, в районе сосредоточения остальных полков в нашей дивизии. В штабе корпуса решено было: I-й Линейный полк, без двух сотен немедленно двинуть обратно, на присоединение к своей дивизии, а оставшемуся дивизиону Лабинцев: 5 и 6 сотни, под моим командованием вечером выступить вперед и занять селение которое раньше занимали эскадроны 3-й Кавалерийской дивизии. Тревожность создавшегося положения ясно сказывалось уже для нас в том, что назначив выступление дивизиона в 8 часов вечера, из штаба корпуса несколько раз до этого срока, присылали узнать выступили сотни или нет. Ночью, уже на походе, дивизион догнал Командир корпуса с адъютантом и некоторое время разговаривал со мною. Остановившись, наконец, и, пожелав удачи и благополучия, проходившим сотням, Гилленшмидт тронул крупною рысью назад, а мы, сделав маленькую остановку, потянулись к назначенной деревне. Отстояла она от штаба примерно в I8-20-ти верстах и подошли мы к ней когда рассвет только-только начинался. Высланный вперед разъезд донес, что деревня свободна. Расположение ее оказалось для нас очень удобным. Раскинувшись на довольно высоком песчаном бугре, она восточною стороною своею почти совсем примыкала к лесу, тянувшемуся чуть ли не до самого штаба корпуса, как бы запирая единственную проходившую через лес дорогу из этого района к юго-западу, западу и северо-западу. Местность от деревни заметно понижалась и кругозор, поэтому был великолепный. Северное и северо-западное направления для нас большой опасности не представляли. Хотя мы еще не были связаны с соседями в этих направлениях, но мы знали, что там, где-то близко, начинается левый фланг 3-й Кавалерийской дивизии. Запад же и особенно юго-запад были полны угроз и неожиданностей. По сведениям остававшихся еще в деревне жителей, в селении за лесом в этом направлении, верстах, приблизительно 7-8-ми сосредоточены сравнительно большие силы неприятеля всех трех родов оружия. Разъезды и разведчики противника нередко заходят в их деревню. Разместив по большим дворам сотни, выбрав на случай боя позицию, назначив дежурную часть и выслав наблюдательные пласты, я приказал Командирам сотен дать людям и лошадям до полдня по крайней мере, полный отдых. Следовало бы, конечно, хоть в наиболее угрожаемые направления выслать немедленно разъезды, но и люди, и лошади не спали уже две ночи и требовался хотя бы небольшой отдых. После обеда, около 3-х часов дня, от 4-й сотни были высланы в южном и западном направлениях два разъезда. Весь день кругом было тихо и спокойно. С наступлением темноты оба разъезда вернулись благополучно. Неприятеля, до назначенной им границы, разъезды не встретили, но встретившиеся на лесной дороге крестьяне с подводами, подтвердили, что в селении за лесом расположена неприятельская пехота, батарея и около одного эскадрона кавалерии. Интересные сведения сообщил офицер – начальник южного разъезда о местности, по которой проходила лесная дорога к занятому немцами селению: - приблизительно посредине леса, дорога проходит по широкой и довольно длинной болотистой поляне. Вследствие страшной топи кругом, свернуть в этом месте с дороги, имеющей характер настоящей дамбы, конному и, тем более, подводе невозможно и очутившись неожиданно под выстрелами с опушки, окружающего болота леса, они, конечно, подвергались бы неминуемой гибели. Долго, помню, раздумывали мы над этим сообщением и строили всевозможные планы, чтобы использовать это опасное лесное дефиле, для более активного выполнения возложенной на дивизион штабом корпуса задачи. Была уже полночь, когда, наконец, мы приняли решение. Еще до рассвета, полусотня от 6-й сотни под командою сотника Посевина и хорунжего Малыхина I-го должны были выдвинуться к южному лесу и там, на окраине вышеозначенного болота, против самого узкого и опасного места его, устроить засаду. Потом, когда полусотня уже ушла, я сожалел, что не назначил туда всю сотню. Но опасение оставить прямую дорогу к штабу корпуса, под прикрытием одной только, 5-й сотни, меня от этого удержало. Нужно ли говорить в какой тревоге мы все время находились, пока не было получено первое донесение от сотника Посевина.

К обеду уже прискакал казак с полным докладом. Засада удалась блестяще. – Втянувшийся утром на болото эскадрон противника, большею частью уничтожен; захвачены богатые трофеи. Для нас все обошлось совершенно благополучно. Часа через два, по южной дороге к селению, показалась, наконец, давно уже и с нетерпением ожидаемая нами полусотня. Издали казалось, что подходит целая сотня – это она вела с собою более 40-ка лошадей в полном походном снаряжении, захваченных в этом деле. Вот как, приблизительно, я доносил в этот день в штаб корпуса: - - Первоначальные сведения о сосредоточении в селении Х. неприятельского отряда из трех родов оружия, по показаниям местных жителей, подтвержденных беженцами-крестьянами из названного селения, безусловно подтвердились. Несколько дней тому назад сильный отряд противника заходил в занимаемое нами селение и оставался в нем до полудня. Высланный мною вчера офицерский разъезд в южном направлении, выяснил, что пролегающая через лес дорога, в одном месте проходит по топкому, почти непроходимому болоту, что двигающаяся здесь воинская часть могла подвергнуться внезапному нападению и уничтожению. Вчера ночью, от вверенного мне дивизиона I-го Линейного каз.полка, от 6-ой сотни, сотника Лесевицкого, была выслана к вышеуказанному месту полусотня под командою сотника Посевина и хорунжего Малыхина, для устройства засады. Около 8 час. утра, со стороны, занятого противником селения, по лесной дороге, в нашем направлении, показался неприятельский эскадрон. В момент когда колонна противника поравнялась с нашей засадою, эта, последняя, открыла огонь залпами. При первом же залпе, в колонне противника началась паника. Лошади и люди, давя друг друга, падали пораженными, или бросившись в сторону, тонули в невылазном болоте. К сожалению, страшная топь помешала и нам вывести больше лошадей и подать помощь раненым. Положение нашей полусотни еще больше осложнилось, когда, на выстрелы, к болоту поспешно выдвинулась, следовавшая, как оказалось, на большом расстоянии от эскадрона, пехота. Рассыпавшаяся по лесу цепь противника, бегом, почти выходила в тыл, к нашим коноводам. При таком положении, увезти все захваченные трофеи, было невозможно. Однако, более 40-ка лошадей в полном снаряжении, карабины, части телефонного имущества, карты, записные книжки нижних чинов, письма и пр. попали в наши руки. Докладывая о вышеизложенном, считаю долгом отметить выдающуюся энергию, мужество и распорядительность командира полусотни Сотника Посевина и его помощника хорунжего Малыхина, выдержку, спокойствие и мужественную стойкость, проявленные всеми чинами полусотни. – --- Радости и ликованию в течение всего этого дня, казалось, не было конца. Утром на следующий день, из штаба получен ответ Командира корпуса, который от лица службы, благодарил Славных Линейцев и сообщал, что в мое распоряжение, вероятно, прибудет взвод артиллерии. Всякий, побывавший на войне, отлично знает какое значение в современном бою имеет артиллерия. Какой она, всегда, дает подъем своим частям. Но тот, кто бывал хотя бы самым маленьким начальником, в подчинении которого было хоть два орудия, хорошо знает как сильно усложняется тогда его командование и какая большая ответственность ложится на него. А… между тем, после всего того, что произошло только что; достаточно зная характер противника, едва ли можно было бы сомневаться в его, в самом ближайшем ответном визите. На другой день после нашего удачного лесного поиска, неприятельская артиллерия, с утра начала обстрел нашей деревни. От попадавших в хаты с соломенными крышами, снарядов, в некоторых местах начались было пожары, но казаки и оставшиеся местные жители, их скоро ликвидировали. Однако – лошади, кухня, патронная двуколка вьюки – все это было с утра выведено за деревню и устроено на опушке леса. Высланные вперед разъезды донесли, что противник остается на своих местах, только, как будто, более бдительно охраняется. Весь день прошел без каких либо особенных событий. Утром следующего дня, не успели еще прибыть донесения от, посланных с рассветом, разъездов, как с наблюдательного поста сообщили, что по дороге из леса показалась длинная колонна пехоты, впереди которой двигается около взвода кавалерии. В это же время пришло донесение от нашего разъезда в котором сообщалось о движении, замеченного уже нами, отряда и от том, что в колонне двигается и батарея. Действительно, не прошло после появления противника из леса, 20-30 минут, как над занявшими позицию, сотенными цепями, стали рваться неприятельские шрапнели. Развернувшийся противник наступал довольно медленно и, как будто бы, не решительно. Было впечатление, что немцы недостаточно осведомлены о наших силах и опасаются какой либо неожиданности на своем правом фланге, со стороны леса. Только к 6-ти часам вечера цепи противника приблизились на хороший выстрел и по всей линии завязалась оживленная перестрелка. Цепи противника несколько раз пробовал продвинуться вперед, но встречаемые дружным огнем сотен быстро ложились, а потом постепенно отходили к лощине, по которой протянулась их позиция. Перед закатом, неприятельская батарея, громившая не переставая нашу линию и деревню, стала, постепенно затухать, а затем и совсем замолкла. Спустившаяся на поле мгла, мешала наблюдать за неприятелем, но, наблюдавший за правым флангом противника, наш разъезд, донес что цепи его отошли к лесу. Видимо это была только боевая разведка, и в ближайшее время нам надо было готовиться к новой, более серьезной встрече. На отправленное мною ночное донесение в штаб корпуса, я получил на следующее утро, сообщение о том, что в самое ближайшее время наш дивизион, вероятно, будет сменен частями 3-й кавалерийской дивизии. Получилась, как будто бы некоторая несправедливость в отношении к этим, ожидаемым нами частям: - мы заварили неожиданно на этом участке кашу, а расхлебывать ее придется прибывающим эскадронам гусар или улан… Весь следующий день мы были, конечно, в полной боевой готовности; но все было спокойно и даже батарея противника молчала. Не встретили нигде противника и выходившие с утра, наши разъезды. Утром из штаба корпуса прибыл офицерский разъезд, не помню – гусар или улан и сообщил, что следом, подходит на смену два эскадрона их полка. Действительно, приблизительно через час, на опушке леса показалась голова конной колонны. Чтобы преждевременно не обнаруживать смену частей, а, главное, чтобы не подвергать эскадроны обстрелу неприятельской артиллерии, я выслал навстречу им офицера для разъяснения обстановки и для указания подходящего места для расположения лошадей. За обедом, как бы прощальным, который мы предложили своим боевым товарищам, противник, неожиданно, открыл по селению сильный артиллерийский огонь и зажег несколько дворов. Огонь быстро распространился, но, все же, общими усилиями солдат и казаков был потушен. Во время тушения пожара противник осыпал шрапнелью горящие места деревни. Высланный от прибывших на смену нас эскадронов, разъезд, донес, что противника нигде не встретил. Распрощавшись со сменившими нас эскадронами, мы, в 3 часа дня двинулись в путь. В штабе корпуса нас ожидала, увы, большая неприятность. Вместо ожидаемого к полку присоединения, я получил приказание, завтра, с рассветом выступить на север, чуть ли не на самый правый фланг 3-й кавалерийской дивизии, в расположение 3-го драгунского Новороссийского полка». -

Генерал С. Г. Улагай.