Запустение в княжеских имениях после революции
Автор: Анна Соколов
Дата: 2018-02-07 13:50
Описание Васильевского около 1820: "В селе церковь каменная ... дом господский деревянный. На реке Руденец стоит мучная мельница на двух подставах, действующая во время полой воды и накопления оной." Усадьба принадлежала тогда бригадиру Алексею Александровичу Пашкову (1760-1831), однако, сам он тут не проживал.
Последними владельцами имения были князья Трубецкие. Те из них, у кого была голова на плечах, эмигрировали после революции во Францию и другие цивилизованные страны. Те, у кого в голове был ветер, остались в СССР, этих частью расстреляли, частью разослали по лагерям вместе с семьями.
Привожу цитаты из писем семейного архива данного рода:
1922 год "Совершенно неожиданно наша няня Саша получила в Бадене в конце апреля 1922 длинное письмо от нашего конторщика Федора Ивановича Дрожанова. Он пишет об очень плачевном состоянии Васильевского. За 4 года революции почти все было разрушено. Очень странно, что это письмо прошло без цензуры. Он пишет, что наши оба дома сгорели дотла - они были обращены в детские приюты с 1918: "...Пожар объясняется поджогом, сделанным надзирателем дома, чтобы скрыть от назначенной комиссии свой подлог и воровство... Лучшая мебель была вывезена неизвестно куда, а библиотека еще в начале революции была вывезена в Венев. На дворе все постройки еще целы, только стоят без окон и дверей... На скотном дворе организовано Васильевское советское хозяйство, причем "культурно-показательное". "...Продолжается плохой урожай, скот был уничтожен, нет удобрения..." "... Из тех людей, что жили в имении до 1918, никого не осталось. Молыныч, бывший управляющий, уехал в Венев. Все постарше вымерли..." "...Лукерия Ивановна (старая кормилица мамы) служила в детском приюте, по случаю старости и слабости брошена из приюта, она страдала от голода и холода и вскоре умерла..." Пишет дальше: "...От тифозной эпидемии люди мрут, люди голодают, хоронят без гробов и священников..." Он откровенно дальше критикует создавшееся положение: "...население ужасно стонет от продовольственных налогов". "...Школы бездействуют, больницы бездействуют. Одним словом, жить так невозможно, а когда будет спасение? Неизвестно! Берут налоги: с лошади - 15.000.000, с коровы - 10.000.000, со свиньи - 5.000.000. Сейчас идет изъятие скота, серебра, ценных вещей по храмам всея России, с оружием в руках и пулеметами. Были, конечно, сопротивления, но они бессильны..." "...Цены тут страшные: 2,5 млн. рублей стоит фунт сахара, соль - 150.000 р., керосин - 50.000 р., хорошая лошадь - 150.000.000 - 250.000.000, корова тоже таких цен..." "...Все живут без сахара, перекуривают сахар в самогон, пьют большевики и коммунисты. Поезд Москва - Венев ходит раз в день с разбитыми вагонами, без воды и отопления, билет стоит 1 млн. р.*".
В письмах мамы нашел следующую ее запись. Это, если так можно сказать, ее крик души и крик негодования на Сталина, его политику. Очевидно, письмо было написано при вступлении немцев в СССР в июне месяце 1941: "Вчерашнее радио совсем меня перевернуло. Что же это, ведь они (большевики. - Ред.) гнусным голосом говорили, что в 17-м году одержали победу над нами, убили наших детей и теперь сравнивают их с немцами и фашистами; нет, пока над Россией Сталин, нет у меня Родины, кроме Перекопа, где лежит Костя; Ковно, где сидит Миша в тюрьме, и Барановичей, где Д. Поля. Вспоминаю Пап`а, который, невзирая на недавнюю войну с немцами, пошел на переговоры с ними и несколько раз с ними встречался, лишь бы свергнуть большевиков. Трудно, знаю, все переносить, но есть и невозможно переносимые вещи. Хотела это сказать, но не могу, слишком трудно. Есть правда? Не знаю, но неправду чувствую". "Привожу здесь целиком письмо брата Миши, где он красочно описывает все прелести своего ареста и заключения. Письмо было переписано мамой и прислано нам в Америку. Письмо Миши от 2 сентября 1941 "Милая Мама! Так давно не писал и о вас ничего не имею. Не знаю, с чего начать, начну с конца. Попал я в тюрьму сравнительно не так давно. Меня поймали в церкви на Страстной неделе. У большевиков все такой же беспорядок, как во время революции; меня искали с самого их прихода, но искали в Ковно, а я почти что открыто жил в Вильно и даже работал и был "стахановцем" на фабрике, где никто никогда ничего не делал, так как не было сырья. Но на каждой фабрике нужны "стахановцы"; было бы болото, черти всегда найдутся. И вот пришли репортеры снимать наше "социалистическое строительство", потребовали и мою фотографию в "лабораторию", где нечего было ни измерять, ни проверять, но сказали, что у меня фотогеническая борода, и на следующий день я был в газетах с "140-процентным перевыполнением норм". Пришлось сбрить бороду и ехать назад скрываться от рекламы, жить с другой физиономией и с другим паспортом. Но тем не менее меня поймали. Прятался хорошо, а поймали в церкви. Обвинили в "шпионаже и контрреволюции", так что странно, что жив, не расстрелян. На допросах требовали признания своей вины, но этого не добились. Тюрьма совершенно темная, без воздуха, без книг, но с массой самых разнообразных насекомых для любителя зоологии. Но, в общем, все хорошо, и я знал и верил, что освобожусь, и оказался прав. Освободили нас партизаны. НКВД (бывшее ГПУ) успело замучить, отступая, только 80 человек, т. к. сторож бежал с ключами и чекисты должны были взламывать железные двери каждой камеры. Времени было мало, а работа трудная. Потому до меня и добраться не успели. По выходе из тюрьмы я тоже был партизаном и, вооруженный "до зубов", стрелял сразу из двух пистолетов, как в американском фильме".
Иосиф Францевич Малынич, проживая в Москве, в 1930-х годах приезжал в Васильевское за продуктами. В первый раз, приехав под вечер, он удивился, что главный дом усадьбы цел, в окнах горит свет, играет музыка, смеются люди. Иосиф Францевич побоялся сразу заходить, решил сначала узнать у знакомого крестьянина в чем тут дело. Крестьянин был в недоумении, сообщив, что усадьба стоит без окон без дверей с гражданской войны, и там никого не может быть. Когда они вместе вернулись к главному дому, они увидели лишь заброшенное здание в плачевном состоянии.
Мистика. Выжженная земля. Где побывали большевики, там Мамай отдыхает.
Фото - Пруд на речке Руднице в Васильевском, на которой стояла мельница, 2005
1922 год "Совершенно неожиданно наша няня Саша получила в Бадене в конце апреля 1922 длинное письмо от нашего конторщика Федора Ивановича Дрожанова. Он пишет об очень плачевном состоянии Васильевского. За 4 года революции почти все было разрушено. Очень странно, что это письмо прошло без цензуры. Он пишет, что наши оба дома сгорели дотла - они были обращены в детские приюты с 1918: "...Пожар объясняется поджогом, сделанным надзирателем дома, чтобы скрыть от назначенной комиссии свой подлог и воровство... Лучшая мебель была вывезена неизвестно куда, а библиотека еще в начале революции была вывезена в Венев. На дворе все постройки еще целы, только стоят без окон и дверей... На скотном дворе организовано Васильевское советское хозяйство, причем "культурно-показательное". "...Продолжается плохой урожай, скот был уничтожен, нет удобрения..." "... Из тех людей, что жили в имении до 1918, никого не осталось. Молыныч, бывший управляющий, уехал в Венев. Все постарше вымерли..." "...Лукерия Ивановна (старая кормилица мамы) служила в детском приюте, по случаю старости и слабости брошена из приюта, она страдала от голода и холода и вскоре умерла..." Пишет дальше: "...От тифозной эпидемии люди мрут, люди голодают, хоронят без гробов и священников..." Он откровенно дальше критикует создавшееся положение: "...население ужасно стонет от продовольственных налогов". "...Школы бездействуют, больницы бездействуют. Одним словом, жить так невозможно, а когда будет спасение? Неизвестно! Берут налоги: с лошади - 15.000.000, с коровы - 10.000.000, со свиньи - 5.000.000. Сейчас идет изъятие скота, серебра, ценных вещей по храмам всея России, с оружием в руках и пулеметами. Были, конечно, сопротивления, но они бессильны..." "...Цены тут страшные: 2,5 млн. рублей стоит фунт сахара, соль - 150.000 р., керосин - 50.000 р., хорошая лошадь - 150.000.000 - 250.000.000, корова тоже таких цен..." "...Все живут без сахара, перекуривают сахар в самогон, пьют большевики и коммунисты. Поезд Москва - Венев ходит раз в день с разбитыми вагонами, без воды и отопления, билет стоит 1 млн. р.*".
В письмах мамы нашел следующую ее запись. Это, если так можно сказать, ее крик души и крик негодования на Сталина, его политику. Очевидно, письмо было написано при вступлении немцев в СССР в июне месяце 1941: "Вчерашнее радио совсем меня перевернуло. Что же это, ведь они (большевики. - Ред.) гнусным голосом говорили, что в 17-м году одержали победу над нами, убили наших детей и теперь сравнивают их с немцами и фашистами; нет, пока над Россией Сталин, нет у меня Родины, кроме Перекопа, где лежит Костя; Ковно, где сидит Миша в тюрьме, и Барановичей, где Д. Поля. Вспоминаю Пап`а, который, невзирая на недавнюю войну с немцами, пошел на переговоры с ними и несколько раз с ними встречался, лишь бы свергнуть большевиков. Трудно, знаю, все переносить, но есть и невозможно переносимые вещи. Хотела это сказать, но не могу, слишком трудно. Есть правда? Не знаю, но неправду чувствую". "Привожу здесь целиком письмо брата Миши, где он красочно описывает все прелести своего ареста и заключения. Письмо было переписано мамой и прислано нам в Америку. Письмо Миши от 2 сентября 1941 "Милая Мама! Так давно не писал и о вас ничего не имею. Не знаю, с чего начать, начну с конца. Попал я в тюрьму сравнительно не так давно. Меня поймали в церкви на Страстной неделе. У большевиков все такой же беспорядок, как во время революции; меня искали с самого их прихода, но искали в Ковно, а я почти что открыто жил в Вильно и даже работал и был "стахановцем" на фабрике, где никто никогда ничего не делал, так как не было сырья. Но на каждой фабрике нужны "стахановцы"; было бы болото, черти всегда найдутся. И вот пришли репортеры снимать наше "социалистическое строительство", потребовали и мою фотографию в "лабораторию", где нечего было ни измерять, ни проверять, но сказали, что у меня фотогеническая борода, и на следующий день я был в газетах с "140-процентным перевыполнением норм". Пришлось сбрить бороду и ехать назад скрываться от рекламы, жить с другой физиономией и с другим паспортом. Но тем не менее меня поймали. Прятался хорошо, а поймали в церкви. Обвинили в "шпионаже и контрреволюции", так что странно, что жив, не расстрелян. На допросах требовали признания своей вины, но этого не добились. Тюрьма совершенно темная, без воздуха, без книг, но с массой самых разнообразных насекомых для любителя зоологии. Но, в общем, все хорошо, и я знал и верил, что освобожусь, и оказался прав. Освободили нас партизаны. НКВД (бывшее ГПУ) успело замучить, отступая, только 80 человек, т. к. сторож бежал с ключами и чекисты должны были взламывать железные двери каждой камеры. Времени было мало, а работа трудная. Потому до меня и добраться не успели. По выходе из тюрьмы я тоже был партизаном и, вооруженный "до зубов", стрелял сразу из двух пистолетов, как в американском фильме".
Иосиф Францевич Малынич, проживая в Москве, в 1930-х годах приезжал в Васильевское за продуктами. В первый раз, приехав под вечер, он удивился, что главный дом усадьбы цел, в окнах горит свет, играет музыка, смеются люди. Иосиф Францевич побоялся сразу заходить, решил сначала узнать у знакомого крестьянина в чем тут дело. Крестьянин был в недоумении, сообщив, что усадьба стоит без окон без дверей с гражданской войны, и там никого не может быть. Когда они вместе вернулись к главному дому, они увидели лишь заброшенное здание в плачевном состоянии.
Мистика. Выжженная земля. Где побывали большевики, там Мамай отдыхает.
Фото - Пруд на речке Руднице в Васильевском, на которой стояла мельница, 2005
Другие материалы из раздела Афоризмы и цитаты
