Автор: sogenteblx
Дата: 2016-05-29 07:26

Вторая часть писем генерала вермахта Готхарда Хейнрици. Октябрь 1941 года.

Запись в дневнике (юго-восточнее Рославля), 1 октября 1941 года.

В своём выдающемся обращении фюрер подчёркивает важность решающей битвы. Скоро узнаем, будет ли наш подход соответствовать этим ожиданиям. Мы полагаем, что он мелковат и не выльется в чаемое окружение масс противника. И всё же будет очень плохо, если много русских сможет улизнуть. Тогда у них будет всё же достаточно ресурсов, чтобы за зиму перестроить свою армию. Атака группы армий «Центр» 2 октября 1941 года должна была обеспечить прорыв к Москве. «Операция Тайфун» поначалу привела к победам немцев в битве за Вязьму и Брянск. Во время этой операции XXXXIII армейский корпус пересёк реку Десна у Жуковки (северо-западнее Брянска) с 52-й и 131-й пехотными дивизиями, наступал на Жиздру и сформировал северный фланг брянского окружения.

Письмо семье (Бытошь), 8 октября 1941 года.

Вновь нахожусь в классе в школе, сижу и пишу на школьной скамье. Холодный осенний ветер обрывает листья с деревьев вокруг разрушенной церкви, что стоит напротив. Она окружена руинами разграбленного склепа того семейства, что раньше было благодетелем местной деревни. Склеп, наверное, был уничтожен 23 года назад во время революции. Никто так и не озаботился прибраться. Имение, что когда-то было собственностью богатой семьи стекольщиков-промышленников, было превращено в партсобрание [вероятно, речь идёт о семье Мельниковых, см. тут]. Теперь только дымоходы и остались. На другой стороне всё ещё дымятся руины фабрики, которую спалили партизаны при подходе немцев. В сарае, где хранятся дрова, лежат остатки порубленного иконостаса, бывшего гордостью местной церкви. Там же можно найти ошмётки роскошных церковных книг и Библий, обитых кожей и бархатом. Всё, что было прекрасного в этой безобразной стране — всё было полностью уничтожено большевизмом. Немногое оставшееся будет добито этой войной. 2 октября своей атакой вновь застали врага врасплох. Мы и подумать не могли, что такое может случиться, учитывая наши открытые манёвры. Русские не знали ни времени, ни направления атаки. В результате, после прорыва вражеских линий целый корпус смог, не вступая в контакт с противником, два дня шагать вперёд, включая мою собственную левофланговую дивизию. Тем не менее, до конца сражения ещё далеко. Теперь ждём, что окружённый противник с отчаянной смелостью попытается прорваться. Мы уже дважды видели, что это значит. Но в общем и целом надо сказать, что противник уже повержен, и что теперь он потеряет оставшееся ядро своей армии, которой предполагалось защищать Москву. В конце месяца у него не будет ни его столицы, ни знаменитого заводского региона в Донецком бассейне, и останется он лишь с чудовищно ослабленной армией. Нелегко будет русскому восполнить эти потери. Но и мы не можем предполагать, что война с ним подошла к концу. Пока что каждый из военнопленных заявлял: да даже если вы отбросите нас к уральским горам, не будет мира между вами и нами. Большевик не может заключить мир с национал-социалистами. Соглашение между ними невозможно. Да, нас сильно потрепало, но мы не побеждены. Мы полагаемся на огромные пространства нашей страны и на наши гигантские человеческие ресурсы. И на помощь Англии и Америки. Так что мы даже и не знаем, насколько далеко придётся пробивать себе путь в этой покинутой стране. Вновь вокруг лишь лес, болото и плохие дороги. Пока что, в первые дни наступления погода была милостива. Но если пойдёт влажность, то у нас будут большие проблемы с продвижением.

Запись в дневнике, 10 октября 1941 года.

Чистое вечернее небо, примерно -5. Опять сделал запрос относительно зимнего обмундирования. Наши солдаты всё ещё носят свою летнюю униформу. Но командование группы армий приняло «принципиальное» решение, что боеприпасы и питание важнее, чем одежда. Как по мне, «принципиальные» решения по большей части неверны. Всегда можно отправить несколько вагонов, которые принесут много пользы. В данной же ситуации ни один из нижестоящих чинов не посмеет нарушить «принципиальное» решение. Даже полевая почта больше не доставляется, хотя в некоторых составах идут пустые вагоны. Ещё до окончания окружения под Вязьмой и Брянском (18 и 20 октября, в общем 663,000 пленных) корпус Хейнрици наступал на северо-восток к реке Оке, проходя через Сухиничи и Козельск, и занял долину реки между Калугой, Лихвином и Белёвым. Распутица, начавшаяся 16 октября, препятствовала продвижению и наконец остановила его. С 19 октября XXXXIII корпус подчинялся 2-й танковой армии (Гудериан).

Письмо жене (Сухиничи), 16 октября 1941 года.

Сегодня наша 21-я годовщина. Я в Сухиничах, жалком торговом городке северо-западнее Калуги. Весь день подряд шёл снег, из-за чего дороги превратились в чёрное бездонное болото. Сегодня ехал по дороге на Козельск и видел длинную вереницу утонувших, застопорившихся и сломавшихся грузовиков, безнадёжно застрявших. Примерно столько же дохлых лошадей валяются в грязи рядом с машинами. Мы тоже сегодня застряли из-за бездорожья. Мы — т.е. мой корпус — начали новое окружение. В четвёртый раз за время этой кампании мы загнали отступающего русского и отрезали ему пути к отступлению. Вражеская армия под Брянском попыталась прорваться, тут мы и столкнулись. Четыре утомительных дня кровопролитных битв мы оттесняли их шаг за шагом, пока не смогли полностью их окружить. 15,000 пленных и 102 орудия стали добычей корпуса в эти первые дни. Мы дали другому корпусу полностью закрыть окружение, что трудности не составляло, а сами пошли на северо-запад. Русская армия рушится. Тут и там видны ясные признаки распада. Сегодня читал, что Лондон боится сепаратного мира между Россией и нами. Я и представить не могу, чтобы Гитлер согласился заключить мир с большевиками, — нет, только с системой, дружественной национал-социализму. Только что услышал сообщение, что пала Одесса. Наша передовая дивизия стоит всего лишь в 73 километрах от Москвы! Думаю, что нет ни одного среди нас, кто бы не желал конца этой войне и нашему пребыванию в России. Но никто и не верит, что так произойдёт. Все бы уехали отсюда с большой радостью, поскольку тут одни лишения, уродства и неслыханные трудности. Никто не представляет, через что тут проходит отдельный человек, со всей этой погодой, этой территорией, состоянием этой страны и испытаниями, что возлагает на него война. Лишь тот, кто сам подобное испытал, может понять, что же это такое, когда часами стоишь в карауле без тёплой одежды (например, без перчаток), с мокрыми ногами, в лесу, где негде укрыться, в мороз, когда нет ничего горячего, чтобы выпить, или, может, с пустым желудком… На сегодня прощай. Надеюсь, следующую годовщину отпразднуем дома и в мире.

Запись в дневнике (Козельск), 18 октября 1941 года.

Особую трудность для нас представляет отсутствие пригодных карт. Так называемые старые русские карты настолько устарели, что почти всё в них неправильно. Там, где якобы лес — там поля, дороги всегда указаны неверно, и половина деревень отсутствует. Иногда удаётся захватить трофейные карты, и вот эти куда, куда лучше, чем наши немецкие масштаба 1:100,000 — они чёткие, понятные, свежие. Но на сегодня у нас их нет, поэтому мы полуслепые. Ландшафт сильно изменился. После низин пошли холмы, и очень бодрые. Теперь ещё труднее заезжать и съезжать по ним и по этой глине вокруг.

Запись в дневнике (Козельск), 19 октября 1941 года.

Весь день лил дождь. Снабжение больше не доходит, потому что каждый автомобиль застревает. Даже командованию корпуса урезали хлебный паёк. Мы нашли в городе муку и начали выпекать собственный хлеб на колхозной пекарне.
Теперь мы приписаны к танковой группе Гудериана. Она стоит в Орле. Мы не очень рады своему уходу из 2-й армии, поскольку танкистам мы как пятое колесо. Учитывая сегодняшние условия и принимая во внимание расстояния, мы их просто не догоним. 2-й армии тоже жаль с нами расставаться. Когда я сообщил о своём уходе по телефону, генерал-полковник [фон Вейхс] сердечно поблагодарил и отметил «великие свершения», которых достиг корпус. Ещё мы не хотим уходить из 2-й армии потому что они всегда нас поддерживали наилучшим образом.

Отчёт семье (Козельск), 23 октября 1941 года.

Пишу из козельских казарм. Сообщить это я вам могу потому что, учитывая сегодняшние сроки доставки почты, пройдут недели, прежде чем письмо до вас дойдёт. После того как сопротивление красных войск западнее и южнее Москвы было сломлено, на защиту России встала природа. Температура от -3 до -8 и лёгкий снегопад, который начался в конце сентября, превратились в дождь несколько дней назад. Так что наши возможные манёвры сильно ограниченны, как это покажет пример: грузовик 36 часов пробирался по дистанции в 35 километров. Все были восхищены, что он вообще доехал. Большая часть колонн увязла в бездонной грязи, в болоте, в дорожных колеях на дороге, рытвины в которой достигают полуметра, что заполнены водой. Грузовики, которые и без того были полусломанные, теперь сломались полностью (запчасти достать невозможно). Бензин, хлеб, овёс — ничто не доезжает. Конная тяга тоже застряла, орудия невозможно доставить, весь личный состав, пехота или кто угодно, больше продираются сквозь грязь, чем сражаются. Дороги усеяны трупами лошадей и сломанными грузовиками. Опять слышны причитания: так не может продолжаться! И всё же, придётся продолжать, мы должны идти вперёд, пусть даже медленно. Повозки с лошадьми, эти спасатели Великой войны, вновь являются тем средством передвижения, на котором всё держится. Но почти невозможно покрыть 100 или 120 километров к станции снабжения и назад на этих лошадях, что означает то, что мы стоим перед лицом практически неразрешимых проблем. Так что мы вполне рады, что со вчерашнего дня похолодало и стало ветренее. Надеемся, что хотя бы дороги подсушит. Из-за Черчилля мы потеряли 4 недели, ввязавшись в сербскую кампанию этой весной. Теперь нам не хватает этого месяца, за который мы бы уже в Москве были. По контрасту с ландшафтом, который мы до сих пор наблюдали, калужский регион, куда мы только что прибыли, очень холмист, высоты доходят до 60 метров. Водоток неподвижный, залегает глубоко в земле и является причиной крутых склонов. Тяжёлый глинозём, частично чёрный, в случае осадков превращается в мыло. Население выглядит как эскимосы. Они носят обувь из рогожи, куски войлока обматывают вокруг икр или носят валенки; они укрывают тело старомодными плотными коричневыми овчинными тулупами (защита от осколков), голову кутают в плотные шали, так что видно только глаза и нос. Свиньи и куры делят с ними их жалкое жилище. Спят они на печке. Кругом клопы и вши. «До чего унылый пейзаж», — сказал капитан Г. из Вюртемберга, то же могу сказать и я! Этот народ нельзя мерять нашей меркой. Думаю, лучше и правильнее воспринять эту страну можно лишь приплыв сюда на корабле, оставив родные берега, в отрыве от всего, что нам знакомо и исследовать её как чужой незнакомый континент, а не продираясь по ней пешком как мы. Вновь и вновь я задаю вопрос нашему новому переводчику [Бейтельсбахеру], сыну одесского фабриканта, что трудится как приват-доцент в Кёнигсберге: не было ли в этой стране хоть кого-то, кто боролся бы с этой волокитой, с этим равнодушием, и почему так вышло? И каждый раз слышу ответ: русский абсолютно пассивен, делает то, что ему прикажут, и под руководством он работает прекрасно и в охотку. Но по собственному почину он не предпринимает ничего, смиряется с самыми убогими условиями жизни, и у него отсутствует желание их улучшить. Вместо того чтобы взять ситуацию в свои руки и работать самому, возможно, рискуя, он лучше будет голодать и бедствовать. Он довольствуется одной парой обуви для всей семьи — которая, если надо, переходит от одного члена семьи к другому — лишь бы не работать. Зимой он слезает с печки только затем, чтобы почистить дорожку, ведущую от дома к колодцу, от полутораметровых сугробов. На этом его запал к свершениям иссякает. А ведь из этой земли можно добыть бесконечное количество ресурсов. Столько неиспользованной земли стоит без дела. Как малонаселены эти бесконечные просторы. Сколь неухожены и бесхозны леса. Лесонасаждением тут вообще никто не занимается. Если надо на растопку, то рубят дерево, а вырастет ли на это месте новое, так это дело природы. Тогда, сознавая сущность русского, вновь вопрос: что будет со страной в будущем? Верите ли в то, что вследствие поражений русские снесут существующую систему? И ответ: по своей воле они на это неспособны. Нет никого, кто бы их на это сподвиг. Нам ничего не остаётся кроме как создать правительство на оккупированных территориях. Они не любят большевизм как таковой. Из-за существующей системы слишком многие потеряли своих родных. Все живут в постоянном страхе и под гнётом слежки. Крестьяне хотят получить обратно свою землю. Старики тоскуют по своей церкви (в Чернигове я сам видел старушку, что встала перед нами на колени и благодарила нас, что может снова посещать церковную службу). Все остальные думают, что их экономическое положение слишком плохое. У большевизма тут друзей нет. Но и уничтожить его своими силами Россия уже не может. — А даже если мы создадим правительство на оккупированных территориях, что будет на тех, что не заняты? Никто не может ответить. В качестве ответа просто известно пожимают плечами и произносят: Nitschewo. Никто не знает, как всё будет. В ставке фюрера, наверное, есть свои планы в этом смысле. Я и сам не знаю, что будет. За время боёв русский продемонстрировал совершенно непредсказуемое поведение. Только что он как никогда отважно сражался, и вдруг разбегается по лесам и позволяет себя пленить. Я наталкивался на невооружённые русские отряды в 10–20 человек, которые хотели узнать только то, куда же идти, чтобы сдаться в плен, и которые радостно благодарили, когда им указывали на ближайший город — Жиздру. Другие выходили из леса с поднятыми руками, завидев немца, которому они и сдавались. Был случай, что они открыли огонь по своим товарищам из батареи, которую мы захватили и развернули. Сотни из них служат в качестве возниц или шофёров в наших дивизиях. Почти во всех подразделениях есть русские солдаты, которые немного знают по-немецки и используются как переводчики. Недавно два лейтенанта-кавалериста во главе своего взвода в идеальном порядке перешли к нам, с ними две машины, все вооружённые. Они сказали, что на русской стороне полная каша, что вся цепь командования и система снабжения дефективные (они ничего не ели 4 дня), что за приказом следует отменяющий его приказ, так что они больше не видели смысла сражаться. Сегодня к нам перешёл капитан верхом на лошади и сказал, что недисциплинированность и хаос достигли такого масштаба, что он решил покинуть этот дурдом. Это значит, что они действительно движутся к кризису, большие потери в живой силе и снаряжении начинают давать о себе знать, что заставляет русских посылать на фронт необученных призывников, у которых нет ни солдатской воли, ни воспитания. Наши самолёты сбрасывают пропагандистские листовки с так называемыми «пропусками» [в плен], которые у русских солдат очень ценятся, они их ищут и сохраняют. Они бьют друг друга, чтобы завладеть одним из «пропусков», поскольку каждый из них надеется с его помощью добраться до нас, где их не будут пытать, как их в этом убеждали комиссары. Когда их берут в плен, они машут листовками или моментально достают их из своих карманов, как доказательство того, что они всего лишь подневольные солдаты, и что они не хотят сражаться против Германии. Но стоит отметить, что так не везде. На десятки тысяч плохих есть тысячи хороших красноармейцев, и они даже сейчас оказывают упорное сопротивление и, как с этим вчера столкнулась одна из наших дивизий, идут в контратаку; исход боя был для нас неудачен, и мы понесли тяжёлые потери. По возможности, первейшим делом является уничтожение остатков их войск, что до сих пор сопротивляются, и сделать это надо до наступления зимы, дабы предотвратить реорганизацию русской армии в зимние месяцы. Пока что выполнению этой задачи мешают всё ещё сильные и невыбитые соединения в северном секторе русского фронта, и, наконец, сильная и хорошо обмундированная Дальневосточная армия под Владивостоком. Сколько там уже заняли японцы и как далеко пойдут, я не знаю. Таким образом, мы всё больше фокусируем своё внимание на ближайших зимних месяцах, которых мы ждём с неприятным чувством. Повезло тем соединениям, которых отведут и применят где-нибудь ещё. Это точно не про нас!

Письмо жене (Козельск), 24 октября 1941 года.

Не волнуйся насчёт рождественских подарков из Москвы. Пока что русский защищается с огромным озлоблением. Много крови прольётся до той поры, но мы точно там будем. Поглядим, может, пойдём прямиком в это гнездо коммунистов или позволим им вымереть от голода и холода, вместо того, чтобы вести утомительные уличные бои.

Запись в дневнике (Козельск), 25 октября 1941 года.

Всё встало из-за осадков и дорог. Мы уже почти достигли своей цели, Москвы, как застряли. Наконец-то достигли соотношения 4 немецких против 1 русской дивизии. И не можем это использовать. Шоссе на Москву безнадёжно забито: его предоставили 9-й и 4-й армиям. Теперь двум тыловым пехотным дивизиям поручено регулировать движение. Вместе с тем, русский защищает только дороги. Между ними не так уж много [есть что защищать?]. Но мы тоже можем использовать только дороги для наступления. Ситуация крайне неудовлетворительна. Я сказал начальнику [штаба 4-й армии], полковнику Блюментритту: нам не хватает 4 недель сербской кампании. Да, ответил он, а к ним ещё 3 недели, две июльские и одна августовская, которые мы потеряли, пока наши начальники выясняли, должна ли нашей следующей целью стать Москва или промышленная территория Донецка. Мы тогда упустили недели наилучшей погоды. Тогда было приказано взять оперативную паузу. Это правда, что в те невесёлые дни в Бобруйске ходили разговоры насчёт того, что верховное командование нерешительно, не знает, что предпринять. Фюрер хотел промышленность, [главнокомандующий сухопутными силами генерал-фельдмаршал] Браухич хотел Москву. Наша битва за Гомель проложила неотвратимый путь на юг, и мы не смогли избежать поворота туда. Но даже и тогда у нас было ощущение, что верховное командование всё ещё колебалось и развивало наступление в этом направлении лишь вполсилы и с недостаточными средствами. Теперь мы должны пожинать плоды. Поскольку основной целью армейской группировки Бока была Москва, то теперь они должны расплачиваться за свои ошибки. Погода препятствует лёгкой победе.

 

Письмо жене (Лихвин), 27 октября 1941 года.

Мы потеряли всякую надежду. Весь наш подвоз застрял в грязи и бездорожье, в грузовиках нет бензина, у солдат нет хлеба, у лошадей нет овса. Зачастую солдаты даже не знают, где же застряли их грузовики. Хорошей погоды ждать не приходится, так что наше наступление будет очень медленным. У других частей с дорогами получше, и они лишь в 60 километрах от Москвы, скоро подойдут к воротам города. Во всяком случае, погода неожиданно вставила нам палку в колёса, что может ничем хорошим для нас не обернуться. Никто не рискнёт и даже не сможет представить себе состояние здешних дорог. Жирная грязевая каша, сантиметров в 30–40, плывёт по дороге, и когда едет машина или грузовик, то перед ними идёт волна грязи, до тех пор, пока транспорт не увязнет. Лишь часть грузов находится в нашем распоряжении. Из-за таких условий ломаются и другие грузовики. Наши хорошие пассажирские автомобили пришлось оставить, когда вчера меняли позицию и передвинулись на 60 километров. Всё надеемся на хорошую погоду. Но чаще после двух дней измороси на третий день льёт как из ведра.

Запись в дневнике (Лихвин), 29 октября 1941 года.

В танковой армии дела немногим лучше, чем у нас. У них тоже большие проблемы со снабжением. В зависимости от ширины дороги, «армия» сражается остриём в 6 танков и 1 роту. Всё прочее стоит за ними на дороге на Тулу, частично уничтоженное и потонувшее в грязи. Гудериан надеется, что мы ему откроем Тулу, повернув на Восток. Но мы с трудом можем двигаться. Моя главная просьба — дайте топлива. Но танковая армия тоже может только «надеяться», а не «обещать» что-то. Так что визит был не совсем удачным. Перспективы в отношении войны в России? Как и я, Гудериан боится зимовки, которой русские будут активно мешать, а на следующий год войны вроде той, что Япония ведёт против Китая.

Отчёт семье (Лихвин), 30 октября 1941 года.

Наш главный противник — погода. Несмотря на несколько погожих деньков, дороги так и не высохли. Поскольку грузовики проехать не могут, то у нас ни топлива, ни бензина, ни хлеба, ни кофе и т.д., и боеприпасы заканчиваются. У нас хватает мяса, капусты, даже картошки (хотя и не очень много). Ещё есть кукуруза, но вот овёс заканчивается. В общем и целом, застряли мы со своим транспортом, дороги непроходимые, а это препятствие для нашего наступления. Природа победила технику. Нам очень повезло, что этого не произошло ещё в конце сентября, когда мы собирались уничтожать центральную группировку русских, однако какая ирония судьбы, что мы застряли прямо у ворот Москвы. Дивизии всего в 60 километрах от столицы, это три дня небольших переходов. Длань простёрта над цитаделью коммунизма, так сказать. Наши силы превосходящи! И 10 дней назад бегун, что почти победил, застрял в грязи! К нашему удивлению, рядом с Лихвином обнаружили ферму по выращиванию серебряных лисиц. Наши солдаты уже пристрелили десяток этих ценных животных без всякой на то причины и смысла, т.к. от меха сейчас никакого проку. И опять слышали, что в исполинских лесах, которые мы проходим со 2 октября, всё ещё обитают медведь, волк и лось. Увы, ни одного из них не видели. Говорят, зимой волк и лось покидают леса и уходят в долину реки Оки. К тому времени мы уже будем не здесь, а в Москве. Недавно беседовал с начальником армии насчёт того, что ждёт нас впереди. Ну, сказал он, наверное, на зимовку останемся здесь, достаточно часто нас будут тревожить русские. Хорошо, ответил я, а весной начнётся война как в Китае. Там и сям будут появляться новые армии, которые придётся поражать в рамках отдельной кампании. Так и будет, ответил он.

Запись в дневнике (Лихвин), 1 ноября 1941 года.

Второй раз наши самолёты сбросили хлеб. Но толку-то от этой помощи. Капля в море. Что нам нужно, так это: (1) снабжение по железной дороге с заездом в Козельск, (2) нагнать моторизированные части, (3) бензин. Мы ничего из этого не получим. Тут даже «Шторх» недоступен. У нас никакой связи с дивизиями. Мы беспомощные. В такой плохой ситуации мы ещё не были. Погода вообще не меняется. Тепло и осадки. Ждём мороза, а всё время идёт дождь. Так что дороги моментально становятся непролазными. 8 дней уже сидим в этой чёртовой запруде. Клопы и мыши — наши соседи. Никакой надежды на улучшение снабжения. Снабжаем себя сами. Печём свой хлеб. Войска больше всего тоскуют по питьевому рациону, который у них закончился, вроде чая или кофе, и они вынуждены жить на супах. В остальном живут неплохо. Съедают всё, что находят вокруг. Но даже этого не хватает. Некоторые припасы совсем кончаются, овёс, например.

Запись в дневнике (Лихвин), 2 ноября 1941 года.

Опять отменили «Шторх». Я должен был ехать за 120 километров в 31-ю дивизию. Мне нездоровилось. Так что в этот раз можно было послать кого-нибудь помоложе. Я отправил майора Кнюппеля. У него поездка заняла 11 часов. Не понимаю, почему молодые должны всё время сидеть дома, а генералам надо кататься по 12 часов. Вместо этого вечером посетил госпиталь 131-й дивизии — сплошное мучение. Гнилой воздух, тяжело раненные солдаты лежат на соломе, один с пневмонией, которому пришлось ампутировать ногу, у многих газовая флегмона. Слава Богу, сегодня у нас есть сыворотка, о которой в годы Великой войны не слышали. Тогда всем им приходилось умирать. Я подбодрил ребят и поблагодарил их. Все они ждут возврата на Родину. Лейтенант Бейтельсбахер прикончил в целом 12 партизан, некоторых вчера в Лихвине, некоторых сегодня тут неподалёку. И подумать нельзя было, что этот маленький, незаметный человек обладает таким количеством энергии. Он мстит коммунизму за своего отца, за свою мать, за своих братьев и сестёр, что все погибли или были сосланы этим режимом. Он — безжалостный мститель. Тем не менее, два бродивших под Лихвином красноармейца убили одного из наших солдат. Куча такой публики ещё шляется по лесам, вперемешку с партизанами. С 3 ноября осадки сменились кратковременным похолоданием, что позволило немцам вновь наступать. Во второй половине месяца активность увеличилась, но пришлось столкнуться с сопротивлением частей РККА. XXXXIII армейский корпус (теперь с 31-й и 131-й пехотными дивизиями) был подчинён 2-й танковой армии (Гудериан), чтобы поддержать наступление танковых частей (XXIV танковый корпус) на Тулу с северо-запада и далее двигаться от реки Оки рядом с Калугой и Лихвином в направлении на Алексин и далее. Целью являлось соединиться с танками севернее Тулы, завершая окружение этой важной территории, которая столь важна для обороны Москвы. Плохая погода и слабое снабжение, так же, как и неудовлетворительное состояние войск, в дополнение к ожесточённым и контратакующим противникам, затруднили и замедлили немецкое наступление.

Отчёт семье (Лихвин), 5 ноября 1941 года.

Два дня назад погода поменялась. Ежедневно холодает. Сегодня -5. Болотистые дороги замерзают и превращаются в череду ухабов, что не очень здорово для наших машин. Но в общем и целом мобильность повысилась. Особым случаем было вчерашнее прибытие первого поезда со снабжением. По такой погоде город Лихвин предстаёт в куда более радужном свете, чем до того. Вовсе не уродливый, стоит он на крутом западном берегу реки Оки, возвышаясь где-то на 30–40 метров над рекой. Глубокие залежи глины отделяют город со всех сторон, как если бы это был замок. С торговой площади открывается вид на долину Оки, километра 4 в ширину. Воздух кристально чистый. Всё вокруг окрашено в коричневый. Коричневый — главный здешний цвет, включая и русскую униформу. Территория вокруг Лихвина очень плодородна, т.к. в земле много глины. Но поскольку крестьянам приходилось всё отдавать, то они всё равно нищие. Неподалёку от города находятся угольные копи, которые, похоже, только недавно были обнаружены. Ещё здесь построили завод по производству гранат. Мы там захватили кучи заготовок и 15,000 литров бензина и топлива. Жаль, что русский бензин бесполезен для наших автомашин. Здесь полно партизан. Большевистское правительство приказало всем членам партии остаться в нашем тылу и вести партизанскую войну. Они уничтожают все склады — в Лихвине они спалили запас кожи стоимостью 8 миллионов марок — и совершают налёты, увы, каждый раз небезуспешные. По большей части, они атакуют маленькие реквизиционные команды, которые рассылаются войсками по округе в поисках пропитания. Днём они скрываются в норах и ущельях в лесу, а по ночам добывают себе продовольствие в деревнях. Наш русский переводчик [Бейтельсбахер] с огромным рвением ведёт с ними борьбу. Люди тут часто сдают партизан, т.к. боятся притеснений с их стороны. Только с помощью крестьян и можно схватить партизан. За прошедшие 3 дня переводчик поймал 15 и разделался с ними, среди них было несколько женщин. Эти партизаны клятвенно верны друг другу. Они позволяют себя расстрелять, но не предают товарищей. Они знают, что их убьют без задней мысли. И всё же они молчат до конца и заявляют, что ничего не знают. У них по-настоящему хомячьи запасы. Три дня назад в одном из тайников мы нашли 3 центнера (!) мёда, не говоря уже об одежде, мясе и запасе муки. Помимо партизан, тут слоняется немало красноармейцев, оставшихся после сражений, часть из них вооружена, часть безоружна, многие из них помогают партизанам. После улучшений в плане погоды и продвижения, надеемся вновь продолжить наступление на Москву. Период осадков дал русским 14 дней для подтягивания войск и исправления ситуации. Так что можем ожидать значительных битв.

Письмо жене (Лихвин), 6 ноября 1941 года.

Вчера ездил на лисиную ферму. Опять солдаты украли 6 самых больших лис. Помимо этого, говорят, что Герман Геринг конфисковал все драгоценные меха с животных ферм. Это значит, что с голубой лисицей для тебя можно попрощаться. Рождество — отпуск — это всё ещё большой вопрос!? Не похоже на то в данный момент. Транспортное сообщение с Германией слабое, а, во-вторых, никто не знает, как будут развиваться военные дела. Что до нас, то конца-края боям не видать. А ведь мы стоим точно там, где будем незаменимы в будущем, поскольку наступаем на Москву с юго-востока. Наверняка впереди нас ждут самые неприятные задачи.

Запись в дневнике (Лихвин), 6 ноября 1941 года.

На глазах растёт активность партизан под Лихвином. 6 числа Бейтельсбахер поймал 60 человек, из них 40 красноармейцев, 20 он сумел осудить и прикончить. Одного молодого парня они повесили в городе [речь идёт о 16-летнем партизанском разведчике Александре Чекалине, который вместе со своим отцом активно воевал в отряде «Передовой» и был выдан местным жителем; по воспоминаниям очевидцев, перед смертью молча плакал, см. подробнее тут, возможную другую версию см. в записи от 19 ноября; в феврале 1942 года посмертно присвоено звание Героя Советского Союза], т.е. он освобождает полевых жандармов от этой безрадостной работы, и сам её выполняет. [Мой адъютант] Бальцен с интересом наблюдал за зрелищем. Эта война приобретает всё более отвратительные формы. Все впечатлены партизанской силой духа. Ни один ничего не выдаёт, все молчат и идут на смерть.

Запись в дневнике (Грязново), 7 ноября 1941 года.

Я сказал Бейтельсбахеру не вешать партизан ближе, чем в 100 метрах от моего окна. Неприятный вид с утра. [Йоханнес Граф фон] Мой [владелец водного замка Аниф, историк искусств, в 1941–1942 гг. служил переводчиком в ранге зондерфюрера в XXXXIII корпусе, биографию см. тут] заметил, что в Йене Гёте прожил 3 недели с видом на виселицы.

Письмо жене (Грязново), 8 ноября 1941 года.

Последние 14 дней были относительно спокойными, и вновь перед нами новые боевые задачи. Погода всё так же плохая, около 0; ночью идёт снег и подмораживает, днём стоит туман и идёт дождь. Дороги либо настолько скользкие, что транспорт крутится как волчок, либо они превращаются в глубокое болото. Сейчас стоим в убогой деревеньке, наше жилище — кошмарный клоповник. Наши солдаты всё спрашивают: когда же это всё кончится? Я могу только пожать плечами и сказать: я не знаю. Другие спрашивают, когда же будет следующий отпуск, но в ответ можно только улыбнуться. Многие простудились из-за мерзкой погоды, и среди солдат из-за вшивых условий всё больше распространяется чесотка. Неделями невозможно было помыться. Одежда и обувь в войсках затёрты до дыр и почти разваливаются. Русские одеты лучше нас. Но главное то, что они всё равно проиграют в войне.

 

Письмо жене (Грязново), 15 ноября 1941 года.

Было несколько тяжёлых дней, всё ещё пока не закончилось. Наша новая армия под руководством Гудериана заставила нас — несмотря на наши возражения — участвовать в операции, которая поначалу развивалась довольно неплохо, но в итоге заглохла из-за недостатка в силах и отсутствия поддержки от наших соседних соединений — именно так, как мы и предвидели — и вылилась в неудачу, стоив нам тяжёлых потерь. За 4 дня потеряли 1,000 человек, 790 убиты или ранены, 180 с обморожениями. У нас тут несколько дней было -20, ледяные ветра, что кололи как иголки. Теперь «потеплело», всего -8–10 градусов, но всегда ветрено. Сражаться в таких условиях, часами лежать на земле под огнём неприятеля, без возможности окопаться — это почти за пределом человеческих возможностей. Но у нас здесь вот так. Мои меховые вещи всё ещё не прибыли. Мне сказали, что они застряли на дороге перед Калугой. Могу только надеяться, что они прибудут в обозримом будущем. Пока что ношу шерстяные вещи вместе с кальсонами.

Отчёт семье (Грязново), 19 ноября 1941 года.

-10, -15, -19. Это температура, в которой нам приходится работать и сражаться, начиная с 8 ноября. Столбик ходит между двумя цифрами. Изменения в температуре слабо заметны, но что заметно, так это ветер. Иногда полностью безветренно, иногда задувает ледяной северный или северо-восточный ветер, и тогда невозможно находиться снаружи. Колет как иголками и продувает через ток [Kopfschützer или «труба»] и перчатки. И именно в этих условиях, в -20 и при таком ветре, наши парни часами в течение 2 долгих дней лежали на совершенно промёрзшей земле, под миномётным и пулемётным обстрелом противника, выделяясь на белом покрывале снега, прямо как те куропатки во Франции в прошлом году. Только у половины из них были токи и перчатки, и все они носят лишь наши германские шинели и старые тонкие брюки. Против них стоял русский в ватной униформе, в куртках и штанах, что выглядят как стёганое одеяло, с круглыми тёплыми меховыми шапками с ушами. Это просто неслыханные боевые условия. И ещё вдобавок, начиная с первых чисел месяца, были трудности со снабжением, плоды чего мы пожинаем только теперь. По 8–10 дней у нас не было ни чая, ни кофе, ни сигарет с сигарами, не говоря уже об алкоголе, зачастую не было и хлеба. Боеприпасы заканчивались, так что иногда нам нечем было стрелять. Это почти чудо, что у нас лишь 180 обмороженных, которых пришлось доставить в госпиталь. Русский с умом потратил то время, что мы вынуждены были простаивать или могли двигаться лишь со скоростью улитки. Какие войска он смог набрать, те он и расставил вокруг Москвы. Если в конце октября перед нами почти не было противника — а если он и появлялся, то отступал — то 10 ноября мы столкнулись с ещё не укреплённой, но занятой позицией. Против нашего совета и нашей воли, нам было приказано наступать на врага, хотя ни слева, ни справа у нас не было соседей, а те, что были вне этих промежутков, не были готовы поддерживать нас. Поскольку идти в атаку через заснеженную территорию крайне трудно и связано с высокими потерями, мы ворвались на позиции ночью. Русский сидел в деревнях, холмы он оставил из-за сильного мороза. Так мы продолжили наносить удар, иногда не встречая никакого сопротивления, покрыли примерно 15 километров за один заход. Однако в деревнях враг оборонялся на удивление энергично. Были очень тяжёлые рукопашные. В некоторых местах всё было кончено только после полудня. Как только мы прорвались в центре, перед нами противника больше уже не было, и так мы могли бы наступать далее без единого выстрела. Но русский атаковал нас с флангов. И поскольку прикрыть нас никто не мог, вообще никто к нашей операции не присоединился, то мы не смогли развить свои успехи. После 5 дней тяжёлых усилий, мы смогли отбить контратаку на нашей широкой и похожей на плацдарм позиции. Мы захватили 2,000 пленных, орудия, 6 танков и кучи другого снаряжения. Но достигнутый нами большой успех в смысле оперативного эффекта был напрасным. Сами потеряли 800 человек. Учитывая сегодняшний штат, вряд ли мы можем себе позволить такие потери. На нашем направлении русский обороняет жизненно важный участок вокруг Москвы, повсюду там и сям идут контратаки сильных частей и танков. С другой стороны, мы прорвались в нескольких местах. Один из них [прорывов], к счастью, угрожает водоснабжению Москвы. И всё же в целом пока что мы ещё слишком далеко от города, чтобы можно было рассчитывать на скорое его падение. Наступление на город будет стоить тяжёлых битв, поскольку противник постоянно пополняет свои силы. Сейчас уже прибыли первые дивизии из русской Дальневосточной армии. Не знаю, предполагают ли русские, что японцы в итоге не ввяжутся в войну, или они заменили эти соединения свежими за несколько последних месяцев. Времени у них было достаточно. Сейчас мы можем надеяться только на то, что не наметёт много снега. Если это произойдёт, наши трудности невероятно увеличатся, особенно для наших хвалёных моторизованных частей. У них те же проблемы в плане снабжения и мобильности. Только пехота и лошадиные повозки способны тут передвигаться. Мы стоим в маленькой деревушке, домики скромные и перенаселённые, рядом — полностью разрушенная церковь, внутри которой валяется промёрзшая дохлая лошадь. Поля кишат разожравшимися серыми мышами, снующими от норки к норке. Зачастую наблюдаем стальное небо и холодное солнце, нередко видим прекрасную изморозь. Странные, насыщенные цветом закаты нередко услаждают наш взор. Но самое прекрасное — это звёздное небо над нами, предстающее во всей своей немыслимой и чистой красоте. Звёзды мерцают и мигают словно бриллианты на чёрном вельвете. Здешний климат, с сухим морозом, сам по себе полезен для здоровья, если тепло укутаться. По сравнению с Германией, здешний ноябрь можно хорошо разрекламировать: ноябрь в Москве — это великолепное солнце, снег, тихий холод. Отличное место для катания на коньках и санках, условия для лыжников в процессе улучшения. Без удобств, зато низкие цены. Сауна в каждой деревне! Клопы, вши, мыши и крысы — в каждом без исключения доме! Имеющие группу крови 0 особенно придутся по вкусу клопам! Недалеко от нас — большие лесные массивы. Непрерывный поток красноармейцев, оставшихся в тылу в результате битвы под Вязьмой и Брянском и желающих вернуться к своим на фронт, течёт сквозь леса по направлению к Туле. Малыми группами по 3–5 человек идут они вдоль железнодорожных путей, избегая главных дорог. Когда мы на них натыкаемся, они чаще уклоняются от боя и защищаются только в крайнем случае. Командир дивизии со своими 400 бойцами, господин Александров, прошёл так мимо нашего штаба на расстоянии всего лишь 2 километров, но никто из нас об этом в то время не знал [из объяснительной записки командира 166-й стрелковой дивизии генерал-майора Михаила Яковлевича Додонова, 15 ноября 1941 года: «Шел со мною 517 сп, остатки 423 сп. Матчасть орудий приказал взорвать, нечем было везти, горючего не было, лошади ранены. Вышел из окружения 15.11.41 г. на фронте 49 А в районе Серпухова. Выведено людей вместе с группой Александрова: красноармейцев 400, начсостава — 117, всего 517 человек в полном вооружении. Все переданы штабу 49 А ЗапФ. Я вышел в форме, с оружием и документами. Объяснение писал в штабе ЗапФ в ноябре 1941 г.»]. Очень часто эти красноармейцы носят рваную крестьянскую одежду, под которой зачастую скрыта униформа, отращивают бороды, потому что уяснили: стариков немцы не трогают. В их тулупы, а особенно в их шапки или в ватные штаны вшиты записки со значками, которые никто не может расшифровать. Рядом с ними свои дела делают партизаны. Вновь и вновь мы сталкиваемся с нападениями на отдельные машины или людей, которые чаще расплачиваются за это жизнью. Подрываются железнодорожные пути, перерезаются телефонные кабели. Лишь с помощью местного русского населения можно справиться с этими партизанами. Оно их обычно охотно сдаёт, потому что их самих терроризируют эти разбойники, отбирают у них продукты питания и т.д. Мы ведём постоянную борьбу с этой заразой. Но её трудно закончить, поскольку пространства здесь бесконечны, леса так огромны, столь много возможностей укрыться. Наш переводчик, лейтенант Бейтельсбахер, сам украинец из Одессы, чей отец был убит большевиками, мать и сестра высланы в Сибирь строить дороги, и чей брат был ликвидирован, с яростной энергией сражается против этих партизан. Вновь и вновь, вместе с полевыми жандармами и при поддержке 3 преданных ему красноармейцев (крестьянских сыновей), он идёт на дело и никогда не возвращается, не расстреляв или не повесив нескольких разбойников. Почти всегда эти люди принимают смерть со стоическим спокойствием. Они никого не выдают и ни о чём не рассказывают. На многочасовых допросах они лишь повторяют: я выполнял приказ. 18-летний парень, представившийся как командир партизан-кавалеристов, сам накинул себе на шею петлю, крикнул «Я умираю за коммунизм» и спрыгнул вниз. Мой адъютант, ходивший смотреть на казнь на рыночной площади, сказал: «Он буквально жаждал смерти». И много здесь таких фанатичных борцов за коммунизм. Зачастую их можно увидеть болтающимися на верёвке в деревнях, но многие другие ещё слоняются по округе. Когда в месте, выбранном для ночлега, я приказал похоронить повешенных — подобный вид из окна хоть и привычен, но нежелателен — то местное население немедленно поснимало с казнённых сапоги и тулупы, забрало их себе, а трупы потащило к могилам на верёвках. Такая вот жизнь в этой стране. Нравы и порядки прямо как в Тридцатилетнюю войну. Лишь тот, у кого есть сила, имеет права. Шесть с половиной лет своей жизни я провёл на войне, но ничего подобного ещё не видел. Наше снабжение всё ещё очень скудное. В нормальное время корпусу раз в 2 дня полагается [железнодорожный] состав. За 4 недели к нам пришло 2 состава. Это значит, что мы полностью живём с земли. В плане мяса и муки пока что это удавалось. Хотя войскам и пришлось выпекать собственный хлеб. Овощей и фруктов нет, за исключением белокочанной капусты, которая насквозь промёрзла. Картошки уже не хватает. По большей части, она тоже застряла в промёрзшей земле. Регион, в котором мы стоим, скоро будет совершенно опустошён. Когда недавно ситуация ухудшилась, я смог организовать снабжение для дивизий с помощью самолётов, которые сбросили контейнеры с едой. Благодаря этому смогли заполучить и газету — пусть даже и старый номер — в которой военкор писал: «Наступление столь стремительно несётся вперёд, что штабы не поступают за войсками. Вне зависимости от этого, снабжение работает как часы». Жаль, что наши часы сломались ещё несколько недель назад.

Письмо жене (Грязново), 19 ноября 1941 года.

Три дня назад наконец-то прибыли меховые вещи, включая и рукавицы на меху с армейского склада. Там же был и шарф. Я наконец-то с избытком утеплился, так что, будь добра, не посылай больше тёплые вещи, разве что шерстяные подштанники и 2–3 пары шерстяных носков. У тебя должны быть шерстяные кальсоны; наверное, ты просто забыла их положить. Купи носки. Вот тебе моя карточка на одежду. Не растранжирь её попусту. Кто знает, может, она нам в будущем понадобится. Может, прикупим подкладку [рубашку?] для французского костюма, если мне отпуск дадут. Однако насчёт этого я скептично настроен. Пока что никто не может точно сказать, будет ли война и дальше продолжаться или же будет перерыв. Я очень сомневаюсь, что мы достигнем Москвы этой зимой. Если пойдёт снег — а сегодня вечером похоже на то — то тогда мы тут застрянем. Если сражения продолжатся, об отпуске тогда нечего и думать. Значит, не будет перерыва до декабря, а там мы уже будем заняты подготовкой к позиционной войне. Есть ещё вопрос как добраться домой при такой снежной погоде. На самолёте — так метель? На машине — так снежные заносы? Или поездом? В приложенном отчёте сама обо всём прочтёшь. Так что лучше готовься встречать Рождество без меня. Мне жаль, что мне больше нечего сказать. Я бы очень хотел дать другой ответ. Каждого от здешних дел тошнит, каждый хотел бы поехать домой в отпуск, поскольку конца-края этому не видно. Всё будет продолжаться, и в следующем году тоже. Россия крепко побита, но не мертва. Я бы хотел попросить тебя складывать мои военные отчёты в отдельную папку, хочу их сохранить как воспоминания о войне. Ты всегда получала самые лучшие копии, и будет очень жаль, если по прошествии недель после ношения в твоей сумочке, они потеряются.