Автор: Карпенков С. Х.
Дата: 2015-03-01 11:20

Вхождение в якобы светлое будущее, или в безбожный земной рай, начиналось вовсе не с залпа Авроры и не со штурма Зимнего дворца, а гораздо раньше, когда пламенные революционеры усвоили и решили применить на практике известную  с древнейших времён простую формулу разделять и властвовать. Эту краткую, безобидную на первый взгляд формулу, «великие западные классики» довели до абсурда, а отечественные большевицкие «мудрецы» во главе с Лениным, «вождем мирового пролетариата», взяв её на вооружение и воплотив в жизнь, ушли гораздо дальше своих идейных вдохновителей – поставили умопомрачительный, безумный, чудовищный социальный эксперимент в отдельно взятой стране, не проверив его сначала на себе и на своих верных сатрапах. Печальные, скорбные результаты такого страшного, трагического эксперимента, не виданного ранее по своим масштабам и жестокости, сейчас многим просвещенным людям известны – десятки миллионов человеческих жертв.

 

Дорвавшиеся до власти большевики-безбожники и их многочисленные приспешники и служаки делили всё и вся и даже то, что, согласно строгому математическому правилу, никогда и ни при каких обстоятельствах не делится без остатка. Их главной стратегической целью было делить всё до конца, делить всё без разбора, делить то, что никогда и никем не делилось, что веками оставалось неделимым. Первое, что пришло в не совсем здоровую голову большевицким вершителям судеб народных – разделить общество на враждебные классы: пролетариат и буржуазию, бедняков и кулаков, – и тем самым возбудить между ними низменные человеческие чувства лютой ненависти и непримиримой вражды. При этом была поставлена «архиважная», но безумная задача – вести ожесточенную классовую борьбу вплоть до полного уничтожения неугодных большевикам классов. По своей сути эта преступная задача сводилась к беспощадному, массовому истреблению многочисленных слоёв населения на русской земле. Для её решения были все средства хороши: массовые аресты без суда и следствия, расстрелы, тюремные заключения и ссылки, – которые вылились в чудовищный кровавый террор. Чтобы такие бандитские средства оказались действенными, большевицкие полуобразованные демагоги-агитаторы, повреждённые болезненным чувством властолюбия и тщеславия, прикрываясь льстивым и лукавым лозунгом равенства, братства и свободы, развернули активную пропаганду среди рабочих на заводах и фабриках, среди крестьян в деревнях и сёлах, среди солдат в армии и матросов на флоте, обещая рабочим власть, крестьянам – землю, а народу – мир. Одновременно с таким очевидным одурманиванием народа верховными большевицкими вожаками под началом Ленина, «гениального вождя» утверждалась «законодательная база», позволявшая без суда и следствия, а, по сути, незаконно арестовывать, грабить, расстреливать, сажать в тюрьмы и ссылать. А это означает, что узаконивалось беззаконие и всячески поощрялось бандитское, преступное нашествие на мирный, безоружный, трудовой народ.  
Провозглашая с высокой партийной трибуны льстивый, лицемерный лозунг «Власть народу!», большевицкие вожаки делали всё возможное и невозможное, творили мыслимое и немыслимое, чтобы полностью лишить народ власти, а не дать ему хоть какую-то малейшую ее долю, заняв все без исключения уровни огромной властной пирамиды, при этом совершая кровавые дела чужими руками, или руками своих верных служак – преданных подручных с оружием в руках. В разделении и разрушении заключался главный стратегический план незаконного захвата власти и утверждения раз и навсегда большевицкого, партийного единовластия. Большевицкое, разрушительное разделение, или дробление общества ради властвования вылилось в широкомасштабное разобщение всех без исключения слоев населения вплоть до каждой трудовой семьи – основы любой нации и живой ячейки, которую партийные безумцы считали пережитками прошлого. Такое варварское, чудовищное разобщение захлестнуло не только русские, но и многие другие семьи вне зависимости от их национальной принадлежности. После ареста «провинившихся врагов народа» и последующего их расстрела, тюремного заключения или ссылки многие семьи сиротели, оставаясь без главы-хозяина – главного кормильца и защитника. Нарушалась целостность и единство великого множества насильно разобщенных и варварски разорённых трудовых семей. Тяжёлое бремя содержания обезглавленных многодетных семей ложились на хрупкие плечи многострадальных, несчастных, обездоленных женщин, вынужденных работать в поте лица от зари до зори, чтобы побороть нищету, хоть как-то выжить, прокормить своих детей и не помереть с голоду. Кроме того, глубоко несчастные женщины, оказавшись без мужа, испытывали каждый день постоянный гнетущий страх, опасаясь, что и за ними, и за их детьми не сегодня, так завтра нагрянут незваные гости – большевицкие служаки с оружием в руках. Особенно трудно было разделенным, разрушенным семьям в деревне, и это очевидно: пахать, сеять и косить – это совсем не женское дело. И не просто пахать, а, выбившись из последних сил, впрягаться в плуг или телегу и тянуть их вместо коня. Запрячь бы в плуг или телегу большевицких зачинщиков, активистов, приспешников и служак с винтовкой в руках, чтобы они ощутили на собственной шкуре, как тяжело добывается хлеб насущный, и выжечь бы на их обезьяннем лбу калёным железом злосчастное, позорное клеймо «враг народа», тогда, наверняка, можно было избежать страшной трагедии и разрухи, обрушившихся на русскую землю с десятками миллионов человеческих жертв.  Крепкие сплочённые семьи совсем не нужны были большевицким вожакам, чтобы решать свою главнейшую из главнейших, «архиважную» задачу – удерживать власть в своих руках во веки веков. По своему скудоумию и невежеству они не могли понять прописной истины: с разобщения и разрушения семьи, объявленной ими буржуазными пережиткоми, и с духовного падения человека начинается медленное и мучительное вымирание любой нации и неизбежная гибель государства, какие бы силы не прилагались для их спасения, а самозваные властители, окончательно побеждённые демоном власти, останутся у разбитого корыта.  Разъединению семей и окончательному растлению общества в значительной степени способствовала насильно навязываемая обществу новая мораль, придуманная большевицкими «мудрецами» и взятая ими и их последователями на вооружение. В такой морали, лишенной духовно-нравственной основы, вместо взаимной любви и верности, которые во все времена сплачивали супружеские пары, открыто провозглашалась и всячески поощрялось якобы равенство мужчины и женщины, основанное на полной свободе от стыда и совести, когда разврат и супружеская измена, называемые свободной любовью, защищались правом любого мужчины поиметь любую приглянувшуюся ему женщину вне зависимости от того, замужем она или нет. И такое «свободное» право законодательно утверждалось декретом «Об отмене брака», подписанном Лениным в следующем месяце после октябрьского переворота 1917 года.

 

Для безнравственного, наглого одурманивания «темного» народа, подавляющее большинство которого декретов не читало, и для широкой пропаганды свободной любви, а по сути разврата, изобретались разные агитационные плакаты и развешивались во всех многолюдных местах. На одном из них в центре изображены в небольшом развороте две сидящие фигуры – мужчина и женщина. Их лица очень похожи друг на друга, и трудно различить, кто из них мужчина, а кто женщина. Справа и слева нарисованы те же фигуры порознь во весь рост с огромными щитами с надписями, предписывающими, как должен решаться половой вопрос в понимании партийных вожаков, свободных от стыда и совести. На щите мужчины корявым почерком небрежно начертано: «Каждый комсомолец может и должен удовлетворить свои половые стремления». На щите женщины также корявыми буквами выведены слова: «Каждая комсомолка обязана идти ему навстречу, иначе она мещанка».  На растление общества были направлены и другие призывы, строго выдержанные в рамках ленинского декрета «Об отмене брака», в котором брак объявлялся пережитком буржуазного прошлого. Растлевали общество и, особенно, молодое поколение не только развратные плакаты и призывы, но и многочисленные партийные решения, которые принимались на местном уровне и в директивном порядке навязывали вульгарное обращение с женщиной, свободное от стыда и совести. Так, в 1918 году в Рязанской губернии издали свой, незатейливый, но весьма оригинальный декрет «О национализации женщин», а в следующем году томбовские партийцы пошли еще дальше, приняв постыдное решение «О распределении женщин». Не оказались в стороне от развратных призывов и вологодские большевики, которые навязывали молодежи свое понимание свободной любви, широко пропагандируемой на всех партийных уровнях власти, включая самый высокий. Они призывали: «Каждая комсомолка рабфаковка или другая учащаяся, которой поступило предложение от комсомольца или рабфаковца вступить в половые отношения, должна его выполнить. Иначе она не заслуживает звания пролетарской студентки». Овеянные революционным дурманом большевицкие «мудрецы», погрязшие в разврате и внедрявшие в жизнь растлевающие призывы, считали стыд и совесть пережитком прошлого, с которым надо бороться, чтобы, как можно, быстрее якобы приблизить светлое будущее. «Долой стыд!» – такой плакат несли обнаженные, бесстыжие демонстранты во время шествия в честь годовщины отмены брака, на что Ленин сразу и незамедлительно отреагировал: «Так держать, товарищи!».  Спустя несколько лет после октябрьского переворота один из пламенных большевиков, в котором проснулась совесть, предупреждал о надвигающемся колоссальном бедствии, связанном со свободной любовью, от которой коммунисты натворили ребятишек; если война нам дала массу инвалидов, то свободная любовь наградит еще большим числом уродов. Но разве могло прислушаться к такому робкому, но прозорливому предупреждению одурманенное неограниченной властью подавляющее большинство большевиков, вкусивших сладкие плоды свободной любви? Их вовсе не волновало и совсем не беспокоило, что свободная любовь всего за несколько лет привела к резкому росту рождения внебрачных детей, многие из которых попадали в детские дома или интернаты при живых родителях.  Развратные и растлевающие взаимоотношения между мужчиной и женщиной не считались безнравственными и не осуждались ни в прессе, ни в произведениях новоявленных «классиков» советской литературы, а, напротив, открыто и бесстыдно преподносились как норма жизни свободного человека, или как свободная любовь, на которую имеют равные права как мужчина, так и женщина. Такие свободные взаимоотношения мужчин и женщин особенно широко практиковались в большевицкой и партийной среде на всех уровнях огромной властной пирамиды, начиная от «гениальных вождей» и кончая закадычными парторгами совсем небольших предприятий, заведений и даже тех, куда не зарастает народная тропа. К великому счастью, этот порочный опыт свободной любви не приживался в народе и не стал заразительным, дурным примером для подавляющего большинства сплочённых трудовых семей в городе и, особенно, в деревне, где любое хождение мужа или жены на сторону считалось постыдным и клеймилось позором. Такие благополучные семьи по-прежнему скреплялись взаимной любовью и супружеской верностью.  Несмотря на рождённые октябрьским переворотом братоубийственную кровопролитную войну, повсеместную разруху, нищету и страшный голод, во многих дружных семьях рождались физически и нравственно здоровые дети, и их было не менее четырёх в каждой семье. А это означает, что русская и другие нации на огромной русской равнине продолжали развиваться и приумножаться, а не вымирать, как это случилось на закате партийного, тоталитарного режима. Старые добрые традиции, основанные на глубокой вере и передаваемые от поколения к поколению в православной России, оказались намного сильнее и крепче новой большевицкой морали, которую партийные властители и их многочисленные прихлебатели не только сами брали на вооружение без страха и сомнений, но и пытались насильно навязать «темному», «непросвещенному» народу.  Попирая духовно-нравственные ценности, многочисленные партийцы и «слуги народа», освободившиеся от совести, не ограничившись делением общества на враждебные классы и не ограничившись делением, разобщением и разрушением семей, продолжали бесцеремонно, по-наглому делить награбленные материальные ценности, имущество и хлеб, добытый в поте лица мозолистыми руками крестьян. Делили даже последний хлеб, отнятый у нищих, обездоленных крестьян, обрекая их на голодную, мучительную смерть. Делили, якобы соблюдая коммунистический принцип «всем поровну», а, на самом деле, всё же своя рубашка всегда была ближе к телу: кто арестовывал, кто грабил и кто расстреливал, тот и больше, и в первую очередь бесстыдно, по-наглому наживался.  Открытый грабёж, завуалированный словом «конфискация», позаимствованным полуобразованными большевиками у зарубежных «мудрейших классиков», был прямым средством наживы многочисленных большевицких чиновников и их верных служак с винтовкой, которые множились как на дрожжах не по дням, а по часам. Прильнув к дармовому корыту, они не пахали, не сеяли и не стояли у станка, а чужими руками собирали обильный урожай, устраивая себе жизнь как при коммунизме, каждый получая себе от пуза. При этом организованный большевиками грабёж не только лишал средств существования многие трудовые семьи, но и сеял панику и страх, среди тех, кого ещё не коснулось такая страшная, рукотворная беда.  Оголтелые, наглые грабители могли неожиданно, внезапно нагрянуть, вломиться в любой дом или квартиру в любое время. Но всё таки они предпочитали совершать свои бандитские набеги под покровом ночи. И в этом заключалась хорошо отработанная большевицкая тактика. Разбуженные ночью жертвы спросонья сразу не могли понять, происходит ли это наяву или в страшном сне. Служаки революции действовали жестоко, по-зверски, не щадя ни больных, ни детей, ни беспомощных стариков и старух. Их методично натаскивали партийные кукловоды, вдалбливая им в голову, что они идут на выполнение «архиважной» задачи – защищать дело революции. По своему скудоумию и невежеству они сами не могли понять, что, выполняя приказы по отмашке сверху, шли на преступные дела. Арестовывая невинных людей, грабя их имущество, нажитое честным трудом, расстреливая их и сажая в тюрьмы, большевицкие служаки тем самым совершали не просто греховное деяние, а тягчайшее преступление, подчиняясь своим партийным вожакам, продавших душу дьяволу.  Чаще всего местные вооружённые каратели и палачи предъявляли ордер – замусоленную, помятую бумажку, дающую им право на арест, а по сути право на совершение преступления против безвинных людей. И их вовсе не интересовало, что в большинстве случаев ордер на арест был состряпан на основании узаконенного беззакония, или вне закона. Но они твёрдо знали совсем другое – чем больше жертв попадёт в их широко расставленные арестантские сети, чем больше людей они расстреляют и чем больше награбят, тем быстрее продвинутся по своей карьерной лестнице к власти и тем быстрее получат свои «заслуженные награды». При этом служаки с оружием в руках и знать не хотели, что вырывая кого-то из семьи и тем самым разделяя и разрушая её, они обрекают всю несчастную семью на бесконечное горе, муки и страдания, которыми переполнялась вся русская земля от края и до края. По своему скудоумию они не могли понять и большего – их позорная карьерная лестница не возвышает человека, не поднимает его выше самого себя, а опускает на самое дно человеческого бытия, на самую низшую ступень земного рукотворного ада. Большевицких служак не могли остановить ни горькие слёзы многодетных матерей, униженных, оскорбленных и подавленных горем, ни душераздирающий плач детей, ни жалобные призывы хозяина дома или квартиры образумиться. Только в редких случаях встревоженному хозяину, разбуженному незваными гостями и доведенному до крайнего отчаяния, с топором или охотничьим ружьём в руках удавалось обезоружить карателей-чекистов и вступить с ними в неравный бой. Чаще всего беззащитные люди, подвергаемые аресту, не оказывали какого-либо сопротивления, считая, что случилось недоразумение, произошла печальная ошибка. Они искренне надеялись, что после ареста их отпустят, так как были уверены, что никаких преступлений не совершали и ничего плохого никому не сделали. Но такие радужные утешительные надежды почты никогда не сбывались. Арестованных отвозили в районный центр и там их бросали в холодный, сырой  подвал, так называемую камеру предварительного заключения. Потом одних из них без суда и следствия расстреливали, предварительно подвергая зверским пыткам и истязаниям, а на других заводили уголовные дела и под вооруженным конвоем загоняли в тюрьму либо в ссылку. Во время допросов арестантов их «чистосердечные» признания очень часто выбивались кулаками и тяжёлым прикладом винтовки, и нередко дело доходило до жестоких пыток со смертельным исходом.  Процесс деления всего и вся ради обретения и удержания власти коснулся и православной церкви, призывавшей не бороться, а любить друг друга. Разделяя церковь, оголтелые большевики-безбожники правдой и неправдой привлекали на свою сторону раскольников, продавших душу дьяволу. И действовали они тем же бандитским методом: аресты, вооружённый грабёж и разрушение до основания храмов, построенных на собранные народные средства. Большевицкие служаки, совершая варварское нашествие на церковь, после ареста подвергали пыткам, расстреливали и бросали в тюрьмы священнослужителей, пробуждавших в человеке совесть и высокие духовно-нравственные чувства. На глазах у рыдающих богомольцев и верующих они нагло разоряли и оскверняли храмы, срубали золочёные кресты, сваливали купола и колокола, беспощадно уничтожали иконы и грабили церковное имущество.

 

Подобное бандитское нашествие на русскую православную церковь совершалось и раньше, в 1812 году во время Отечественной войны. Тогда оголтелые французы, захватившие Москву без боя, устраивали в православных храмах конюшни, а один из кремлёвских соборов превратили в скотобойню. Однако до разрушений храмов и церквей дело не доходило. Драгоценные ризы, расшитые золотой нитью, превращали в попоны для лошадей. Разрушали иконостасы, срывали иконы и сжигали их вместо дров. Оклады икон из серебра и золота вместе с другими церковными предметами переплавляли, чтобы увезти с собой драгоценный металл. Французская армия под началом Наполеона, поражённого страшным недугом властолюбия и тщеславия, превратилась из воинов в грабителей и мародёров. В какой-то степени этому способствовало безбожное западное «просвещение», которое стремился, во что бы то не стало и несмотря ни на что, навязать в православной России «всесильный» французский император, намеревавшийся подчинить себе весь мир. Подражая западному просвещению, под влиянием вольтеровского вольнодумия и в России, бережно хранившей духовно-нравственные ценности на протяжении многих веков, некоторые «просвещён-ные» соотечественники собирались чужими руками построить безбожный рай на земле. Проходили годы, десятилетия, и призрак безбожной власти, бродивший в Европе, докатился и до земли русской, где под началом полуобразованных вожаков совершился октябрьский государственный переворот, повлёкший за собой разруху, голод, смерть и полное, окончательное закабаление народа.  После октябрьского переворота на земле русской православные церкви беспо-щадно грабили и разоряли вовсе не чужие, а свои люди по приказу своих без-божных вожаков, пленённых дьяволом властолюбия и тщеславия. Повторилось бандитское нашествие на церковь, совершённое более ста лет назад французами-завоевателями, чужими людьми. Переняв дурной опыт разорения и осквернения православных святынь, большевицкие воинственные безбожники пошли гораздо дальше чужеземных варваров – они не только разрушали и оскверняли церкви, но и арестовывали священнослужителей, срывая с них облачения. Затем одних расстреливали и сваливали их трупы в канаву, а других бросали в тюрьмы. Такой ужасный погром прокатился не только в Москве, но и по всей земле русской, и его жертвами стали десятки тысяч, а, может быть, и больше безвинных благочестивых людей, призывавших каждого человека любить ближнего своего как самого себя. Непревзойдённые «герои» того времени, ставшие под кроваво-красные знамёна революции, по своей жестокости оказались впереди планеты всей. Их больные сердца подтачивал ненасытный червь властолюбия и тщеславия. Их разум пленили не милосердие и сострадание, не любовь к ближнему, а жестокость и ненависть. Ими полностью овладели человеческие пороки, порождавшие страшный грех, который становился настолько тяжким, что своим грузом придавливал их к земле, вынуждая всё больше и больше нагибаться и по своему внешнему облику всё больше напоминать четвероногих животных. Эти сугубо греховные люди, свободные от стыда и совести, теряли своё человеческое лицо, теряли своё человекоподобие. И в этом было всего лишь внешнее сходство таких падших людей и животных. Внутренне они настолько перерождались, что по своей жестокости превосходили всякое животное, даже хищников, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не уничтожали и не уничтожают себе подобных, как это делали духовно опустошённые люди, оказавшиеся во власти дьявольских сил.  Живыми существами, потерявшими человеческий облик и даже облик человекоподобной обезьяны, были не только сначала многие большевики, а потом и партийцы, вооружённые «единственно верной теорией», но и их многочисленные служаки с оружием в руках, вынужденные вольно или невольно исполнять жестокие, кровавые приказы иногда и ценой своей жизни под лживым, лукавым лозунгом равенства, братства и свободы не ради спасения народа, а ради своей славы и ради власти своих обезумевших повелителей. Откуда же брались такие жестокосердные, «бесстрашные» люди – верные слу-жаки революции в потертых, замусоленных кожанках и с наганом или с винтовкой в руках? Вышли они все из народа, и подавляющее их большинство – вчерашние крестьянские дети, едва достигшие совершеннолетия. Одних, с трудом овладевших простейшей грамотой в школе, лишенной духовно-нравственной базы, призывали в обязательном порядке на службу через военкоматы. Другие же по собственной воле либо по рекомендации партийцев поступали в училища, где их натаскивали на вооружённый поход на мирных безоружных людей, который предстояло им совершать по отмашке большевицких и партийных вожаков, так называемых «слуг народа». Находясь на службе и приняв присягу, они обязаны были выполнять приказы своего начальства, вне зависимости от того, преступны они или безумны и жестоки. Приказ на военной службе – это своеобразный закон для подчинённого, который не обсуждается, а выполняется. А это означает, что принявшие присягу служаки вынуждены были арестовывать родителей своих сослуживцев, их грабить, конвоировать в тюрьму или расстреливать. Если же у кого-то просыпалась совесть и он осознавал, что убивать и грабить даже по приказу – большой грех и преступление, то его ждала такая же печальная участь, как и многих невинных жертв революции, которых было предписано арестовывать и беспощадно казнить. Поэтому чудовищная репрессивная машина, изобретённая большевицкими безумцами и хорошо отлаженная, срабатывала всегда и всюду без сбоев, и под её массивные, тяжелые колёса попадало всё больше и больше число безвинных, беззащитных жертв. А самозваные, большевицкие правители при этом ликовали и торжествовали, почуяв силу неограниченной сатанинской власти.  С каждым днём самозваная, безбожная власть большевиков крепчала. Её жертвами становились тысячи, сотни тысяч, миллионы людей. Волна вопиющего беззакония захлестнула всю русскую землю, покрывавшуюся сетью тюремных лагерей, которые не по дням, а по часам разбухали подобно раковой опухоли. В отдалённые места Севера Урала и Сибири, не пригодные для проживания, загоняли сотни тысяч вчерашних крепких крестьян, священников, учёных, врачей, высококвалифицированных специалистов и даже опытных рабочих. Большевицким «правосудием» без права обжаловать все они признавались врагами народа и контрреволюционерами. И среди них по численности преобладали вчерашние трудолюбивые крестьяне, разорённые, ограбленные и изгнанные из своей родной земли. И таких безвинно пострадавших было великое множество – десятки миллионов.  Преступное насильственное дробление общества и семьи, раздел награбленного имущества и продовольствия, разрушение православной церкви – все это превратились в крупномасштабное, варварское нашествие на русские и братские народы, при котором одни безвинные люди лишились жизни, а другие свободы. И таких жертв революции становилось все больше и больше. Оставшиеся на свободе рабочие в городе и крестьяне в деревне оказались тоже далеко не свободными. Рабочие вынуждены были работать на заводах и фабриках за нищенскую зарплату, которой едва хватало, чтобы свести концы с концами и прокормить свои семьи. А крестьяне обязаны были сначала платить немыслимо большие, грабительские налоги, а потом, после сплошной коллективизации, выплачивая непосильные советские оброки, они обязаны были почти бесплатно работать в колхозе,  получая за свой рабский труд не заработанный хлеб, а пресловутые палочки.  Под лукавым лозунгом «Вся власть народу!» произошло не освобождение народа от подневольного труда, а полное и окончательное его закабаление. Большевицкие полуобразованные вожаки были не настолько наивны, чтобы не понимать простую истину: никогда и ни при каких обстоятельствах даже в цивилизованном государстве власть не принадлежала полностью народу. Однако они твёрдо знали: вожделенный, заманчивый лозунг «Вся власть народу!» нужен для одурманивая и оболванивания народа, а вовсе не для передачи ему хоть какой-то малейшей доли власти в «триумфальном» шествии в «светлое будущее». Под прикрытием партийных и других массовых сборищ «с единогласным одобрением» нераздельная власть полностью оказалась в одних нечистых руках, испачканных кровью, руках партийных вожаков, а вовсе не народа, лишённого даже самых простых властных полномочий.  Всеобщее восхваление самозваной власти и полное одобрение ее безумных ре-шений демонстрировались не только на больших и малых партийных сходках и сборищах, включая съезды, но и при многолюдном шествии народном на Красной площади, которая на самом деле становилась красной от многочисленных развивающихся флагов кровавого цвета. С весёлыми, задорными песнями демонстранты несли кроваво-красные флаги и огромные портреты давно почивших «выдающихся партийных вожаков», начертавших «единственно верный путь» в светлое будущее. Над толпой высоко возвышались и портреты здравствующих верховных властителей, ведущих народ по пути, завещанному «гениальными вождями». Некоторые шествующие на площади все же искренне верили, что светлое будущее скоро, не сегодня, так завтра наступит, и считали за честь принять участие в мирной демонстрации с песнями и плясками. Они шли, чтобы посмотреть на живых партийных вожаков, вознёсшихся на высокую трибуну гранитной гробницы с прахом своего, не преданного земле кумира, который, по меткому слову поэта, оставался «живее всех живых». Они вовсе не думали о том, что партийный кумир давно помер, и прах его не приняла земля за его страшные, греховные деяния.  Многотысячное шествие по площади было хоть и мирным, но далеко не свободным и далеко не добровольным. Подавляющее большинство людей шло не по собственной воле, а по принуждению – партийной разнарядке или приказу партийного начальства, не выполнить который не всякий осмеливался.  Демонстранты несли не только флаги и портреты, черно-белые и многоцветные, но и большие и малые плакаты, красиво разрисованные и прославлявшие вождей и партию. Чаще других мелькал плакат «Слава КПСС!». Словосочетанием этих мало кому понятных по смыслу слов партийные «мудрецы» стремились заменить всем понятные слова «Слава Богу!», которые не писались на плакатах, а произносились и повторялись очень часто всяким благочестивым человеком. Многие здравомыслящие люди недоумевали, за что же прославлять партию, которую партийные мифотворцы по-наглому призывали называть честью и совестью народа.  Из многолюдной, шумной толпы периодически доносилось многоголосое, громкое «Ура!». Всю огромную площадь непрерывно заполняли весёлые песни и музыка громкоговорителей. Очень часто повторялись песенные задорные слова «Эх, хорошо в стране советской жить!». Внешняя весёлость толпы вовсе не отражала внутреннее состояние и настроение многих шествующих, как бы того не хотели устроители массового, шумного шествия по указке партийных вожаков. И это касалось множества людей, за честный, добросовестный труд причисленных к «врагам народа», и гораздо большего числа людей, чьи самые близкие родственники: отцы и матери, братья и сёстры – были расстреляны либо томились в тюрьмах или ссылках. Таким демонстрантам было вовсе не до веселья и не до смеха без причины в бурлящей толпе, которой никогда не управлял и не управляет ни разум, ни рассудок каждого из собравшихся вместе людей. И на них с высокой гранитной трибуны смотрели дряхлеющие партийные властители судеб народных, испытывая при этом чувство глубокого удовлетворения от того, что покорный, терпеливый народ идёт «правильным путём».  Заканчивались весёлые шествия, которые устраивались ежегодно весной и осе-нью в так называемые советские праздники, введённые большевиками в честь своей победы над народом, и начинались суровые будни, когда народ страдал, терпел и безмолвствовал. И многие люди продолжали верить партийным властителям и надеяться, что завтра будет лучше, чем вчера. Надеялись, что совсем скоро наступить желанное светлое будущее, что нынешнее поколение будет жить при коммунизме. Чтобы радужные надежды никогда не покидали обманутых людей, на всю катушку была запущена мощная пропагандистская машина, включая прессу, радио, телевидение и локальные сборища для политпросвещения, а по сути для оболванивания народа. Приводили в действие такую машину опытные партийные бумагомаратели и демагоги, знавшие цену и силу слова, напечатанного в «Правде», в которой правдой никогда не пахло от начала её сотворения. Следуя «мудрым» заветам и наставлениям своих «гениальных вождей», они нагло и открыто отрицали Слово, которое было в начале и через любовь к ближнему своему сплачивало и сплачивает людей, спасая их от растления и духовного опустошения. Слово же партийных богоборцев, громко произнесённое и красиво напечатанное, призывало не к любви к друг другу, а к классовой ненависти и беспощадной борьбе вплоть до уничтожения неугодного класса. Растлевающие, пагубные слова, направленные на разобщение и разрушение семей и русской нации, как опасную заразу, разносили сначала газеты, а потом радио, кино и телевидение. И бороться с её мгновенным распространением было невозможно – раз и навсегда был поставлен крест на свободе слова. И бедный несчастный народ вынужден был довольствоваться словами, старательно выписанными и окончательно выверенными партийными безбожными борзописцами. И многие люди им верили, не задумываясь о том, что не всякому слову следует верить, если оно даже напечатано красивыми буквами в самой главной партийной газете «Правда». Те же, кто пытался подвергнуть сомнению напечатанные или громко произнесённые слова с высокой партийной трибуны, попадал под тяжёлое репрессивное колесо, лишаясь не только свободомыслия, но и свободы, и даже жизни. Под страхом такой трагической участи порабощённый народ вынужден был молчать и верить красивым, утешительным словам: «Правильной дорогой идёте, товарищи!».  Со страниц многотиражных газет, центральных и местных, не сходили хвалебные статьи о «гениальных вождях», их верных последователях и об их «выдающихся» заслугах. Их портреты, большие и малые, не только припечатывалось почти в каждом номере на первой странице, но и развешивались во всех многолюдных местах, не исключая мест, куда царь ходил пешком. А для объективного, правдивого освещения жизни трудового народа и о наболевших, острых социальных проблемах не хватало места ни в «Правде», ни в других газетах. Некоторые советские писатели и поэты, затуманенные социалистическим реа-лизмом, пели славу «великим вождям» и коммунистической партии и слагали стихи и песни о том, как «хорошо в стране советской жить». Снимались фильмы-комедии, в который одним из главных героев был, например, тракторист, и это демонстрировалось в то смутное время, когда трактор в деревне был большой редкостью. Однако в советском кино, признанном «вождем мирового пролетариата» важнейшим искусством, не показывали мужика с плугом, пахавшего в поте лица до изнеможения от зари до зари. Не показывали, как деревенские бабы, выбившись из последних сил, тянули плуг вместо коня, как они, обливаясь потом, жали жито серпом на поле широком, на поле чужом, колхозном, и за свой тяжёлый труд почти ничего не получая.  Всё это означает, что и во всех кинофильмах, и в многотиражных газетах, и в «великих творениях» советских классиков не находилось места для правдивого рассказа о суровых буднях трудового народа. Не писали и не показывали о том, как в подавляющем большинстве колхозов и совхозов от начала их сотворения до и после смерти «отца всех народов» не было не только тракторов, комбайнов и механических жнеек, но и здоровых, сильных лошадей, а были истощённые и изможденные клячи, которые после зимы не могли сами встать на ноги и на которых предстояло весной пахать сырую землю, когда такая пахота не всегда была под силу даже здоровой лошади. Не писали и не вещали о том, как пахарей и сеятелей с колхозным ярмом на шее душили грабительскими налогами, как у них не хватало хлеба до нового урожая и как они вынуждены были ранней весной выкапывать мёрзлую, прогнившую картошку, а летом собирать после жатвы случайно упавшие колоски, за что их ловили и сажали в тюрьмы. Не писали и о том, как колхозницы-крестьянки жали жито на поле не барском и не на своём, а на колхозном, как они жали под палящим солнцем до ломоты в суставах и, вы-бившись из последних сил, падали в обморок.  Во всеуслышание восхвалялись «стройки социализма», но не говорилось о том, что они велись мозолистыми руками миллионов людей, без суда и следствия загнанных в тюрьмы подальше от родного дома, от родной семьи и оторванных от плуга и станка, от рабочего стола, от любимого дела. Тщательно скрывалось и о том, как миллионы безвинных людей подвергались зверским пыткам и расстреливались, как страдали и томились в тюрьмах и ссылках заключённые, превращённые в дармовую рабочую силу, как они жили в нечеловеческих условиях: спали на многоярусных нарах, сколоченных из неотёсанных жердей; питались баландой, от которой становилось тошно; замерзали в мокрой рваной одежде. Как над ними, полуголодными, беззащитными, издевались все, кому не лень: и сокамерники-урки, и надзиратели, и тюремное начальство. Как выбившиеся из последних сил невольники, измождённые тяжёлым трудом, умирали в муках и страданиях, не дождавшись освобождения, как их трупы сваливали в одну яму либо канаву без гробов, как тела расстрелянных топили в прорубях и болотах. Не писали и о том, что все «великие стройки социализма» усеяны костями народными, но об этом сейчас знают многие.  Народ безмолвствовал и терпел. Народ трудился, строил, пахал и сеял, а партийцы, разделяя, властвовали. В дополнение к безумному, чудовищному разделению общества и семей произошло умопомрачительное коммунистическое разделение труда – народ работал в поте лица, а партийцы со своей многочисленной камарильей и служаками, восседая на престоле власти, пожинали плоды народного труда. Если до октябрьского переворота считалось: один с сошкой, а семеро с ложкой, то при коммунистическом разделении труда, «справедливом и свободном», нахлебников-бездельников с ложкой стало в семью семь раз больше. В этом заключалась трагическая кульминация беспощадного деления всего и вся ради власти и славы, продолжавшего сеять непримиримую вражду и ненависть в обществе. Безумное, но целенаправленное деление ради партийного единовластия приводило в действие кровавый репрессивных механизм, не щадивший ни честных благочестивых тружеников, ни убеждённых правдоискателей, ни не-угодных партийцев, ни отъявленных служак-палачей. Ненасытный механизм, долго подпитывался и не сбавлял обороты. Однако прошли долгие мучительные десятилетия, гигантский разрушительный механизм, захлебнувшись, остановился. Вчерашние партийцы, верные марксизму-ленинизму и навязавшие насильственное коммунистическое разделение общества и труда, объявили свою единовластную партию вне закона. И в конце прошлого века партийная, вавилонская пирамида власти, возведенная на зыбком почве властолюбия, насилия, ненависти и вражды, рухнула, а вместе с ней рухнул и нерушимый Советский Союз.  

Профессор Карпенков Степан Харланович