Автор: Николай Давыденков
Дата: 2014-04-24 00:25

Николай Евгеньевич Фельтен, моряк, коренной петербуржец, правнук строителя решетки Летнего сада и правнук главного повара петровской «Австерии», говорил, оглядывая выцветшими голубыми глазами вычурную перспективу набережных: 
- Петербург построен неправильно Петр был морской царь, он верно задумал – город строить лицом к морю, туда…
И махал рукой на запад, где за дымными силуэтами заводов садилось солнце.
- А это уже после него цари были сухопутные, город строили к морю спиной, неверно… Но и такой, как он есть – спиной к морю – он дорог и близок всякому русскому. Всегда прекрасен Петербург – в дождь, в туман, зимой под снегом, летом в белую ночь. Так красавица умеет примениться и к дневному и к вечернему освещению , повсюду отыскивая магическую силу своей красоты. 
*
От большевиков Петербург пострадал и больше и меньше, чем Москва. Меньше, потому что разрушать тут им было страшнее – рука не поднималась, да и здания все новые, улицы широкие, движению ничего не мешает, придраться не к чему. И все-таки чересчур оскорбительным было для хозяев Ленсовета зрелище былой славы страны, вещественная память русской истории. И многое, все-таки разрушили. Помилуйте, как же, ведь вся «головка» Ленсовета и Обкома партии обитала на Каменноостровском (улица «Красных зорь», потом – Кировский) в огромном доме 26-28 и, значит, каждый день по дороге в Смольный приходилось проезжать мимо самой древней церкви Петербурга – деревянного Троицкого собора. Разломали этот ценнейший памятник города в одну ночь. Теперь ничто не мазолило глаза коммунистам, проезжавшим в «зисах» и «эмках» к Троицкому мосту. Но здесь, на троицком (мост равенства) явная контрреволюция – орлы на гранитных обелисках и короны у каждого фонаря. Убрали орлов и короны, стал Троицкий мост голым, прежнюю торжественную прелесть потерял. Мягко поворачивал автомобиль на Французскую (имени товарища Жореса) набережную и опять неспокойно становилось «отцам города» - тут же, на набережной стояла часовня, на том месте, где некогда неудачно стрелял в Александра II Каракозов. Убрать часовню! Убрали часовню. Два поворота на Гагаринскую и Шпалерную – и автомобиль пересекает Литейный проспект (проспект Володарского). Тут пассажир чувствовал себя уже лучше – направо возвышался неуклюжий куб дома ГПУ. Но что это? Прямо против дома – арсенал и пушки – память славных боев за торжество России. Турецкие, с рукоятями в виде ящериц и химер, французские, английские… И куда же они направлены жерлами? прямо на цитадель государственной безопасности – на ГПУ. Пушки убрали совсем недавно – в 1939 году, в один день с памятником Александру III, бессмертной работы Трубецкого. Прямо, прямо по асфальтированной Шпалерной (улица Воинова) мчит машина советских чиновников в смольный. на площади перед Ленсоветом останавливаться прохожим нельзя – заподозрят в злонамеренности. Справа подходит широкий проспект – бывший суворовский, ныне Советский. Музей Суворовский закрыт, память генералиссимуса еще не осквернена. Такое опустошение, произведенное большевиками только на пути следования «правительственных» машин. Вообще же в городе снято четыре памятника Петру Великому, разрушено по меньшей мере сто церквей, остальные закрыты, или к началу войны доживали свой век. Разрушать Исаакиевский и Казанский не хватило наглости. Зато уж надругались над этими соборами вволю: устроили в них антирелигиозные музеи. В Казанском под потолком золотом написали свое знаменитое «религия опиум для народа». Интересно – сняли теперь эту надпись или так под ней и служат молебны о даровании победы? Очень может быть, что не сняли. И никто не удивляется: диалектика! Долго стояла Знаменская церковь против Николаевского (Октябрьского) вокзала. В церкви служили, народу собиралось такое множество, что стояли на Знаменской (ул. Восстания) и на Невском проспекте («25 октября») толпы. Объяснялось просто: в церковь эту ходил академик И.П. Павлов, которого нельзя было «тронуть» - всполошился бы весь научный мир. Умер в 1936г. Павлов и через год на месте церкви – груда развалин. Чтобы испоганить внешний вид города, сделано очень много. Дома на Невском выкрашены в цвета радости – светло-розовый и голубой. Краска – клеевая, быстро облезла и выглянула старая, масляная. В последнее время даже трамваи выкрасили в голубой цвет. Страшные вывески украсили улицы: «Кооппарикмахер», «Союзплодовощ», «Леноблкоопинсоюз» и т.д. Памятники Кутузову и Барклай де Толли, против Казанского собора, ежегодно на советские праздники забивали досками, обтягивали эти гробы футляры кумачом, но сносить не решились. В этом отношении Петербург пострадал, конечно, меньше Москвы. 

И в то же время больше. Больше потому, что уж слишком не вязался чудный облик северной столицы с чернявыми пришельцами из Белоруссии и Украины, наводнившие улицы, учреждения и Институты. Слишком не вязались ростральные колонны биржи с натянутым на них плакатом о «Займе Индустриализации и третьей Пятилетки». Город стал мертвецом и это ужасало. В Университете, в пятой аудитории под мраморной доской «здесь читал адъюнк-профессор Николай Васильевич Гоголь-Яновский», нам читал лекции по «истмату» большевистский философ Бернадский – уродливый карлик без шеи, коммунист из варшавского предместья. От него мы узнали, что «эмигрантская поэтесса Анна Ахматова являлась выразительницей интересов черносотенного дворянства», что «буржуазный последыш Гумилев» писал стихи 2по Блока». Мы сидели и скрипели зубами: многим из нас было хорошо известно, что Ахматова – не эмигрировала, а живет на Фонтанке в бывшем Шереметьевском доме, на четвертом этаже и очень нуждается. Мы знали, что к черносотенцам она не имела никакого отношения. Мы знали, какие стихи писал Гумилев и любили их. И мы молчали. А так хотелось крикнуть этому Бернадскому:  - Здесь читал адъюнк-профессор Николай Васильевич Гоголь-Яновский! Вон отсюда!