Автор: BR doc
Дата: 2014-04-13 01:06

В свежем утреннем воздухе голубели горы… Дорога поднималась вверх по заросшему густым орешником крутому берегу балки и тянулась по гребню холма. На пути попадались полянки и тогда отряд останавливался, разведчик Головко лез с биноклем на дерево, осматривал местность. По открытому переходили на рысь, потом – в лесной, пахучей прохладе снова сдерживали разгоряченных. По мягкой дороге неслышно ступали осторожные кони. И не было звуков в этом чудном, еще не проснувшемся мире; изредка только хлестнет ветка по казачьему карабину, звякнет железо – ударится стремя о стрем шашка стукнет о котелок, притороченный к седлу…  На том краю балки поднимался над ручьем сизый туман; солнечные лучи пронзали его золотыми мечами.  И приходила нелепая мысль, что мы выехали на веселую горную прогулку, так только, для забавы, захватив с собой тупоносые короткие автоматы, заткнув за пояс деревянные рукояти германских ручных гранат…  И все-таки где то поблизости , в зеленых чащах, на той стороне балки, в узких ущельях, дышащих утренним холодком – были враги.  Шел 1942 год. В партизаны – по приказу Москвы – шли худшие, горящие большевицкой неисправимой злобой, те, кто в 31 году раскулачивал, ссылал, выселял, те, кто в 1917 году расстреливал , жег живьем, вырезал погоны и лампасы по живому телу.  Секретари райкомов, председатели колхозов, работники райотделов НКВД, политотдельщики из МТС…  Кто-кто, а не казаки – жалели об уходе большевиков.  Когда наш казачий полк (под командованием майора Э. Томзена) подходил пыльной дорогой к Екатеринодару и впереди, в солнечном мареве угадывались зубчатые гребни гор, нас обогнали всадники. Кто в чем, молодцами сидели в седлах казаки. Впереди на лысом донском жеребце – краснолицый великан в черкеске с красным башлыком. Это была первая добровольческая сотня есаула Майбороды (ныне четырежды награжденного), разросшаяся потом в мощный отряд и вошедшая в состав германской армии.  С гор, навстречу германским войскам, группами и в одиночку, спускались бородатые, истощенные пропахшие дымом, в прожженных у костров шинелях и ватниках – казаки, не желавшие воевать за Сталина.  Все они были вооружены, в горах скрывались не из трусости.  В станице Пластуновской дорогу нашей второй сотне преградили девушки в ярких платьях с букетами полевых цветов; васильки и ромашки повисли на стременах и шашках казаков. На привале было прочитано письмо генерала Краснова – старики плакали, сотни кричали «ура!».  По улицам Екатеринодара, по тротуарам, по мостовой, шли за нами толпы народа, слушали, как запевают старые песни. Иные выходили на мостовую, шли за нами толпы народа, слушали, как запевают старые песни. Иные выходили на мостовую, приветствуя нас кричали «да здравствует казачество!» На углах стояли полицейские в красных погонах, в белых кубанках, газетчики продавали «Кубань», первый, свежий, еще пахнувший типографской краской номер «Казачьего Клинка» и «Голос Ростова» издававшийся пламенным борцом против большевизма проф. С.В. Гротовым. В соборе шла служба…  Когда застучали копыта по дощатому настилу моста, кое-кто из казаков спешился, спускался к мутной воде, черпал помятым котелком из быстрой реки, крестился истово, пил родную Кубань. Немецкие солдаты на улицах четко отдавали честь.  В станицах повсюду сидели выборные атаманы, молодежь валом валила в германскую армию, в добровольческие полки. На опустевшем колхозном базу бродили голодные псы – кончились колхозы. По ночам над станицами звенели песни – провожали служить молодых, справляли свадьбы. Тогда казалось – навсегда кончилось проклятое сталинское иго, не хотелось и думать о черных, навеки ушедших днях. И старики, доставая со дна сундуков слежавшиеся чекмени, крутили седыми головами: «да неужто же Господи, вернулись на Кубань добрые времена?»  Политруков, чекистов, приводили к германским офицерам – на расправу – бабы. Казачата охлюпкой кидались в седло, летели в ближайшую полицию, или в германскую часть сообщить, что «по балке – следы, не иначе – разведка ихняя».  Тогда – в эти незабываемые радостные, золотые дни бабьего лета 42 года в леса, в горы, спасаясь от возмездия, уходили – враги.

 

Господин лейтенант, спереди – разведка!  
- Стой!
- Слезай! Коней – в укрытие! Головко – лезь на дерево, смотри.
- Идут... человек - двадцать… с автоматами... не разобрать каковские.
- Первое и второе направо, третье налево!
Казаки разобрались местами на опушке леса, затихли. Номера у пулемета оттянули затворы, зорко всматривались в поляну перед ними. % По высокой траве пробежал ветерок, донес с той стороны приглушенные голоса, шорох шагов. Забились сердца.
Головко – с дерева:
- Наши, по форме видать.
- Слезай!
над травой показались люди, по всему – головная походная застава. У переднего на рукаве блеснул немецкий ефрейторский угол. Казаки вставали, отряхивались, смущенно улыбались, как всегда после ложной тревоги. Пошли навстречу немцам.  Те остановились, всматривались. На нас были кубанки, немудрено и за партизан принять. Переводчик снял шапку, помахал, крикнул по-немецки «свои, казаки!»  Видно было как чужие разведчики остановились, присели. И вдруг по команде, открыли частый огонь. Место было открытое, укрытия – никакого, нападение – неожиданное.  Рядом упал в траву Головко – у него заело автомат. И все-таки по команде «вперед» он вскочил, перебежал со всеми и начал налаживать огонь. Лежа ему было неудобно и он встал на колени, снял диск, открыл и вытаскивал засевший косо патрон. только отмахивался, когда близко визжала пуля.  А до противника было шагов десять, не больше. Ухнули наши гранаты, впереди протяжно застонали, закричали «не стреляйте, не надо, сдаюсь!»  Головко встал во весь рост - не по уставу, - и выпустил вдогонку бегущим к опушке остаток патронов из диска. Перебежками взвод добрался до края леса, подобрав по дороге раненого в полной немецкой форме. Раненый стонал, ругался коротко по-русски. Головко обыскал его, вытянул из нагрудного кармана знакомую красную книжечку: «ВКП (б).  Пленного допросили. Оказалось – спереди из Блиновой балки наступает батальон десантников, соединившийся с остатками партизанского отряда бывшего прокурора Тахтамукаевского района Лисицына. С этим Лисицыным, который до войны в пьяном виде расстреливал сам приговоренных, мы разделались еще в станице Рязанской.  Со слов пленного записали сколько людей, лошадей, оружия. Оказалось - все одеты в германскую форму, новенькую, с иголочки.  
- Головко! Наметом к командиру полка! Донесение к гранате привяжешь. В случае чего…
- Понятно, г-н лейтенант!
У Головко горят глаза. Ему семнадцать лет, он совсем не видал прежней жизни, даже доколхозное время, когда земля была своя у каждого, кажется ему чудесной сказкой. Но он – настоящий мститель - за отца, сосланного в 1929 году, за разоренные станицы, за поруганную Родину.  Быстро - только рукой о провел - проверил подпруги, оголовье, седло. 

Старый казак Долгов грозил пальцем: «Смотри, сынок, не куражься!»  Головко вытянулся в стременах, отдал честь - только пыль завилась над дорогой. Напряженно прислушивались казаки, лежа по краям дороги. Три раза за нашей спиной трещали выстрелы - это партизаны обстреливали Головко. Ясно было - у них тревога и на дороге к нашему штабу – засады. Долгов лежал за пулеметом мрачный, ругался сквозь зубы.  К обеду «справа, слева и спереди разом поднялись в воздух цветные ракеты – казачьи сотни вместе с германскими солдатами окружили Блиновую балку. В четыре часа, по сигналу командира полка пошли в концентрическое наступление цепи.  Бой длился недолго - красноармейцы большей частью сдались, партизаны - два раза пытались прорваться на север - в горы, их отбивали. Еще не кончилась перестрелка, когда наш отряд соединился с сотней. Впереди всех, указывая дорогу, шел Головко. Он был впереди и в бою, первым ворвался в партизанский лагерь и сорвал приклеенный к дереву сталинский потрет.  Месяц спустя командир тыловой части нашей армии, именем Фюрера, наградил казака Головко бронзовой звездой с мечами.  Прошел еще месяц.  Выполняя приказ, командования наш полк отправился в глубокий тыл – на переформирование в дивизию. Отправлялись – мы это знали – на чужбину.  Грузились в анапском порту. На пристани, под мелким дождем мокли уже расседланные кони. В последний раз построились для перекличка казаки.  Головко не было.  
- Головко! Казак Головко - к лейтенанту!
- Сынок, где ты? – забасил Долгов. – Неужто утек?!
У пристани, на берегу присела на корточках маленькая фигурка. В бинокль я увидал: Головко, расстелив чистый носовой платок набрал в него черной, тяжелой кубанской земли, завязал углы узелками, сунул за пазуху и вскочил на ноги:
- Здесь я, г-н лейтенант, иду!

Николай Давиденков
Газета «Парижский вестник» Париж №86 от 12 февраля 1944 года, с.6-7.