Дикий произвол



Автор: BR doc
Дата: 2014-04-10 00:01
Колхозы, получившие землю «навечно» считались единственной силой в деревне, призванной в какой-то мере удовлетворять потребности страны социализма. Правда, в колхозах этих не все было в порядке. Оказалось, что кулаки, ликвидированные, как класс, все еще живы и непостижимым образом пролезли в эти самые колхозы. Были приняты меры и, кажется, склеилось. По крайней мере, печать начала уже поговаривать о колхозных «миллионерах» - колхозах, а не колхозниках, что далеко не одно и то же.  Потом что-то опять расклеилась. Оказались враги в правлениях: шпионы и диверсанты Были снова приняты меры. Стало тише, ненадолго впрочем. Потом вдруг оказалось, что колхозники не хотят работать и что самый опасный колхозный враг теперь это - лодырь. В качестве одной из мер этой борьбы с этим «лодырем» была выдвинута ликвидация хуторов. Смысл этой реформы ясен каждому: одно дело обегать с палкой деревню, выгоняя колхозников на жнитво, и совсем другое дело, если эти «нерадивые» люди, как тараканы, забьются в щели километров на 20 в окружности.  Была тут и другая, скрытая причина, о которой, конечно, не допускалось не только говорить, но даже и помыслить. Дело в том, что разбросанные в лесах и болотах крестьянские хутора легко могли превратиться, в случае всенародного волнения, в опорные базы для восставших.  Приманкой для хуторян были выложены все коллективные блага: электричество, детские ясли, кино, водопровод. Но клев с самого начала оказался некудышным и процент добровольно сселившихся хуторян долго колебался от 0 до 30. Потом вдруг в какие то две недели процент этот сразу и повсеместно подпрыгнул до рекордной цифры - 100.

 

В печати эта переселенческая эпопея рисовалась в достаточной степени идиллически: духовые оркестры, плакаты, колхозные подводы перевозящие хуторское добро и приготовленные заранее благоустроенные дома.  Тайна прыгающего процента раскрылась теперь, как и многое другое.  Страшная картина дикого произвола, насилия, надругательства над человеком и трудами его рук развернулись в многочисленных свидетельствах бывших хуторян, разоренных и согнанных чуть не в одну ночь со своих насиженных гнезд в колхозные поселения. Вот одно из наиболее ярких свидетельств такого рода - рассказ 18-ти летнего Михаила Прохорова на Новгородского района:  
- Мне тогда четырнадцать лет не было, как стали сселять с хуторов. Старший брат мой служил в армии, а меня отец послал в город работать и учиться. - Теперь, - творит, Мишутка, нам здесь: не житье, выбивайся в городе как-нибудь, а мужику видно надо прямо сказать: конец приходит, грабят его в конец. Я и поступил на кирпичный завод в Новгороде подручным в бригаду. Только с учением так ничего и не вышло, отстал я, а тут на план стали нажимать, наша бригада так из карьера и не вылезла. От отца получил я два письма. Сначала писал, что зовут их в деревню переселится и обещают отдать Макеевский дом, этого Макеева, как кулака, сослали со всей семьей и дои пустой стоял. А отец отказался идти: мне, говорит, чужого не надо, у меня и свой дои есть. А потом, недели через две, присылают второе письмо, что весь наш хутор разорили и живут они все у материного брата в одной избе, а у нас семья пять человек, да их самих четверо. А дело было так: Приходит к нам председатель Данилов и с ним еще двое каких-то, спрашивают отца. Отец из лесу хворост возил, воротился говорит: чего вам. А мы, говорят, к тебе последний раз пришли: будешь ты в деревню переезжать или нет. Отец говорит: дайте срок, вернется Семен (брат мой), перенесем избу и к весне перейдем.
- Ну‚ ладно, говорят, Прохорыч - пеняй на себя! И ушли. А на другой день, глядь, целая орава явилась – человек десять - и наши и чужие и милиционер с ними. Отец рассказывал потом, что и председатель и милиционер сильно выпивши были. Ну, кричат, не хотел добром съезжать, так теперь силой выставим, вали ребята, ломай! Зацепил багром за угол, своротили крышу. Отец кричит: что же вы, разбойники, делаете. Милиционер его наганом в грудь ударил, я говорит тебе покажу «разбойники»! Потом залезли на потолок, стали стропила рубить. Рамы обухом выбили, подойдут к окну: р-раз, только стекла сыплятся! Мать ревмя ревет, сестренки разбежались. кто куда. Сарай раскидали весь, только столбы и крышу оставили. А свинью, говорят, завтра доставишь на ферму и квитанцию в сельсовет принесешь. Отец с того дня и заболел, стал кашлять видно сильно они его ударили. А меня с завода не пускают, пока говорят, план не выполнили - никому никаких выходных. Уж потом месяца через подпора, вырвался я домой съездить. Сошел на станцию, надо мне теперь уж прямо в колхоз идти, а я сам не знаю, зачем на старую дорогу свернул, на хутор. Иду по лесу и никак не верится, что ничего нашего тут уж нет, и что больше вам тут не жить никогда, Подошел к самому месту, гляжу - нет ни дома, ни забора, ничего, только печка одна стоит на голом месте, и колесо поломанное валяется. Сел я на пенек начал плакать, потом в колхоз пошел к своим. В этом бесхитростны: рассказе нет ни возмущенной жалобы, ни прямого обвинения. Пришли - разорили, да еще прибавили: пеняй на себя! Очевидно, и старик Прохоров и его сын хорошо отдавали себе отчет в том, что прямые разорители - все эти председатели Даниловы и милиционеры, - только пьяные пешки и что всеми ими распоряжаясь чья то посторонняя, страшная сила  Что же это за сила такая, что крутит и ломает в своей стране среди белого дня, кладет в лоск, разоряет и в конец то, что было создано тяжелым, непрерывным трудом многих поколений. Как назвать эту силу, для которой и земля и человек и труд - ничто. 

Сергей Климушин
Журнал «Вольный пахарь» Псков №1(10), январь 1944 года, с.3.