Автор: BR doc
Дата: 2014-04-09 01:43

На голом холме, за станицей Царской (Майкопского отдела), стоит, отовсюду видная, белая полуразрушенная часовня. Нет на ней ни креста, ни купола и слепыми глазами темных окон глядит она на песчаную дорогу. Казаки называют ее «памятник» и правы: часовня поставлена Императором Николаем Iв память побед Русской армии на Кавказе. Широко раскинувшаяся чистыми белыми домиками, в защищенной от ветра котловине, вдоль изгиба Фарса, станица названа Царской, ибо заложена по приказу Царя в годы, образования Линиейного Войска, как к4репость южного края кавказской «линии». Прадедам современных станичников на «войну» ездить было недалеко – в двух-трех часах езды, на перевалах у Сахрая, в верховьях Белой, посиживали в кустах над узкой дорогой, поджидали с порохом на полках враги. До революции в часовне теплилась лампадки перед суровыми ликами святых. Сюда приходили помолится перед уходом на службу молодые. За них путешествующих и страждущих – молились матери перед иконой Георгия Победоносца. В лесистой балке, за «памятником», в 1918 году чекисты главкома Сорокина расстреляли 84 казака за попытку поднять восстание против большевиков. Бежавший от расправы урядник 2 кубанского Пластунского батальона (ныне – доброволец одной казачьей дивизии), спрятавшись в крыше часовни, наблюдал за расстрелом товарищей.

 

Прошли годы – один другого тяжелее. Стонала, металась в предсмертной тоске Кубань. Станицу переименовали, словно в насмешку в «Новосвободную», закрыли церковь, в часовне выбили стекла, разрушили купол, выбросили и увезли на грузовике иконы. Не раз, под завывание ветра ночевали в «памятнике» бездомные бродяги, которых тогда много было на Руси. идет такой странник, весь в лохмотьях, борода спутана, как у лешего; в руках – монашеский посох, а в глазах – совсем не монашеское: ненависть и страх затравленного зверя. Это бежали от тюрьмы и ссылки способнейшие крестьяне русские – «кулаки». Нашли как то ночью в 1933 голодном году у часовни убитого парторганизатора Афанасьева из ст. Абадзеховской; метким выстрелом снят он был с коня. В горы, на борьбу с «кулацкими бандитами» ходили мимо часовни отряды ЧОН-а, приезжал броневик из Майкопа, но застрял в Колосовом Яру, после вытягивали на колхозном тракторе. Еще прошли годы и побеждена была крестьянская Россия. Зимой 1942 года в часовне ночевали станичники, отказавшиеся умирать за Сталина. Жена Глухова – сына последнего атамана – носила им тайком по ночам провизию. все они были вооружены: - отбирали винтовки у одиночек-дезертиров, прятавшихся в горах. Пришли немцы, в станице стал казачий эскадрон Н-ского Добровольческого полка и опять, как в старину, началась, знакомая по рассказам стариков «кавказская война». Опять ездили «на войну» по утрам, возвращались к отбою. Воевали по-старинке, по-дедовски. Добровольцы в германских мундирах с красными погонами, в кубанках с галуном, сидели по целым дням за ветками и камнями в глухих балках, притаясь поджидали врага. Шел враг по звериному, мягко ступая, невидный: от Сахрая, от Хамышек, пройдя с Красной Поляны перевал, наступали партизанские отряды сформированные в Адлере и регулярные части. Короткая перестрелка, оглушительное эхо в горах – и снова тихо, только сизый дым поднимается над долиной к ступенчатым скалам над рекой, да птицы потревоженные выстрелами, кружатся в воздухе. В этот год в полуразрушенной часовне помещался наблюдательный пункт казачьего полка. И вот что нас тогда поразило: старики, ехавшие на подводах мимо развалин «памятника» в станицу Лабинскую, на базар, снимали шапки, крестились. Молодые просто снимали шапки. Едет человек один-одинешенек, о том, что в часовне – наблюдательный пункт, понятия не имеет. Снимает шапку. Один был совсем молоденький, про него я знал, что был он раньше комсомольцем. Не выдержав, я дал ему отъехать, догнал на повороте и разговорился. 
- В Бога веруете? – спросил его.
- Да нет, - улыбнулся казачок, - насчет этого я вам не скажу. Бог – кто его знает где он. Это старики больше насчет Бога. А мы почет отдаем – слава. Наша местность, начальник, боевая. Деды наши эту землю своей кровью полили, для того и памятник стоит. Мы вот, значит, это почитаем. Слава. И вот он сказал это: «слава» с таким выражением, с такой силой и гордостью, что слово, простое слово бедного нашего человеческого языка, слово, столько раз написанное и произнесенное, показалось мне услышанным впервые. «Слава», - сказал он, мечтательно глядя вперед, поверх лошадей, прядущих ушами туда, где над темными предгорьями, в туманах и тучах, громоздилась политая кровью, овеянная славой «боевая местность» - Кавказ.