Автор: С.Х. Карпенков
Дата: 2014-03-29 00:00

Первый год учёбы на физическом факультете оказался для Сергея Ковалёва очень напряжённым и особенно трудным. И не удивительно: насыщенная студенческая жизнь существенно отличалась от прежней спокойной, размеренной жизни в родительском доме в деревне Вязово. Это была совсем другая жизнь – жизнь в большом многолюдном городе, где надо было привыкать к городскому шуму, который поначалу не давал заснуть и спокойно спать, и надо было свыкнуться с проживанием в общежитии, где каждый из четырёх обитателей в одной небольшой комнате имел собственное представление о самостоятельной студенческой жизни и по-своему был прав, что далеко не всегда способствовало дружному взаимоотношению. Но главное отличие городской студенческой жизни от сельской заключалось не столько в новой среде обитания, а сколько в том, что университетские занятия были совсем не похожи на школьные и требовали особого прилежания и много сил в повседневном напряжённом умственном труде. Сергей Ковалёв, как и другие студенты, с нетерпением ждал, когда сдаст по-следний экзамен летней сессии, чтобы скорее поехать домой, дабы отвлечься от учебных занятий и городской суеты. Он понимал, что без отдыха и не набравшись свежих сил трудно будет дальше покорять высоты Воробьёвых гор. И вот настал счастливый, долгожданный момент, когда все экзамены были сданы, и Сергей Ковалёв на следующий же день уехал к родителям в деревню Вязово. Эта небольшая деревня затерялась на бескрайней русской равнине. Дорога до неё дальняя и утомительная: нужно ехать поездом около шестисот километров, добираться автобусом ещё около ста километров и затем идти пешком двенадцать километров. Нелёгкая учёба и дальняя дорога были позади. И наконец долгожданная встреча с любимыми родителями после долгой разлуки. Эта встреча была радостной для Сергея Ковалёва и его родителей, особенно для матери, каждый день вспоминавшей о сыне и ждавшей его скорейшего приезда, и её сердце было переполнено великим чувством радости встречи. В доме было приготовлено всё самое лучшее для угощения сына. На столе была вишнёвая настойка на мёду, медовуха, домашняя буженина, солёные рыжики, солёные огурцы и привезённый Сергеем из Москвы армянский коньяк. За этим столом, полным яств, шла оживлённая беседа счастливых родителей со своим любимым сыном. Сергей увлечённо рассказывал о своей студенческой жизни, о том, что стал привыкать к городской суете, что приходилось много времени просиживать в библиотеке, чтобы усвоить, что давалось на лекциях и занятиях. Особенно напряжённой была подготовка к экзаменам. Иногда появлялась неуверенность в том, что можно за короткое время хорошо подготовиться к экзаменам. Немало времени отнимала и история партии. Родители же не только слушали со вниманием Сергея, но и рассказывали охотно о последних деревенских новостях.  В один ясный солнечный день Сергей пошёл в ближайший лес Ольшаник. Пошёл кратчайшим путём – не деревней, а огородами. Этот путь был знаком ему с самого раннего детства. Прошёл через свой огород по борозде между ровными рядами картошки с ботвой выше колена. Миновав гумно, что в конце огорода, вышел через ворота на тропу между приусадебными полосами. На одной из них сплошной стеной справа от тропы стояло дозревающее золотистое жито. В том году весна была ранней без заморозков, а в начале лета пролились тёплые дожди, и житные колосья к средине лета, почти полностью налившись, под собственной тяжестью наклонились к земле. Жито вымахало почти по плечо. Слева от межевой тропы рос картофель с высокой раскидистой ботвой. Огородная тропа вывела на узкую песчаную дорогу. Выйдя на эту дорогу, Сергей провернул направо и, пройдя мимо колхозной кузницы, вышел на перекрёсток дорог. Одна дорога вела наискосок влево в дальний лес Зелени, другая, чуть правее – на колхозный скотный двор. А правее неё – дорога в соседнюю деревню Кобылино. По правую руку дорога вливалась в переулок деревни с крайним бревенчатым домом, где находился сельский клуб. Пройдя через перекрёсток, Сергей вышел на дорогу, ведущую в Ольшаник. Все эти просёлочные дороги Сергей исходил много раз, когда жил в деревне до отъезда в Москву. А по дороге в Ольшаник он ходил каждый день сначала с отцом, чтобы помогать ему заготавливать сено, а потом сам гонял скотину на пастбище в лес. Эта неширокая песчаная дорога проходила мимо двух колхозных бревенчатых амбаров, крытых соломой, и дальше вливалась в дорожную полосу, покрытую низкорослой травой с широколистными раскидистым подорожником. На ней каждое лето колёсами телег были прокатаны неглубокие колеи, а посредине – протоптанная лошадями и пешеходами узкая тропа почти без травы. По ней приятно ходить босиком. Эта просёлочная, почти прямая дорога делила пахотную землю на две неравные части: слева было широкое колхозное поле, а справа – узкие приусадебные участки. На колхозном поле сажали картофель, сеяли овёс, гречку, ячмень, клевер и даже кукурузу (одну из этих культур каждый год), а в том году, когда приезжал Сергей, дозревало озимое жито, которое сеяли чаще других злаковых. На приусадебных полосах отдавали предпочтение житу, картофелю и просу и реже ячменю и гречке. Ровные, длинные, житные ряды на колхозном поле тянулись далеко-далеко, до самого горизонта – жито высевалось рядами тракторной сеялкой. Светло-серая почва здесь была покрыта твёрдой коркой с извилистыми глубокими трещинами. Летнее знойное солнце сделало своё неладное дело – изрядно высушило верхний слой почвы: редкие слабые стебли жита не смогли защитить её своей тенью от ярких, палящих, солнечных лучей. Жито выросло совсем невысоким, хотя все колосья налились и почти созрели. Между редким житом набирали силу сорные травы: васильки, метёлка и костра. Среди них особой красотой выделялись ярко-синие васильки. Они были не просто красивы, а, по-своему, очаровательны. Солнечный свет – тот самый чародей, который поднимает их в самом начале лета из тёплой влажной земли и в цветках творит притягательную, неописуемую, небесную красоту. Эта необыкновенная красота, очаровывая каждого прохожего, не оставляет его равнодушным к увиденному творению природы. Кажется, любого молодого человека могут притянуть к себе полевые васильки, и ему непременно захочется сплести из них венок, чтобы подарить его своей любимой девушке. В старые добрые времена молодые сельские девицы-красавицы не ждали, пока им кто-то подарит васильковый венок, а сами выходили в ржаное поле с песнями и, нарвав охапку полевых васильков, плели из них незамысловатые венки и надевали их на голову, чтобы стать ещё красивее и привлекательнее. И с задорными весёлыми песнями наряженные деревенские красавицы возвращались домой. 

Васильки, как и все злаковые культуры, любят солнечный свет. В тени, например, в лесу они не растут. Именно солнечные лучи неведомой силой притягивают голубизну неба и дарят её нежным лепесткам изумительно прекрасных васильков. Однако эти привлекательные красавцы вовсе не радуют крестьян-хлеборобов, ведь они питаются теми же живительными соками, что и жито. Поэтому, где много васильков, где они набирают силу и царствуют, там жито редкое, колосья худые, и ждать хорошего урожая от такого житного поля не приходиться. Сергей незаметно подходил к лесу. Над лесом медленно поднималось яркое летнее солнце. Тёплый воздух был пока напоён утренней влагой. На небе повисли редкие кучевые серебристо-белые облака. Повеял слабый встречный ветер, нёсший желанную прохладу. Под медленными порывами ласкового ветерка колыхалось жито на колхозном поле. Чуть-чуть наклонялись лёгкие житные колосья, пытаясь коснуться друг друга, но упругие житные стебли, как бы упрямясь, мешали свершиться прикосновению. Прошёлся бодрящий ветерок и по колосьям житных полосок приусадебных участков, что напротив колхозного поля, справа от дороги. На этом поле картина похожая, но всё-таки другая. От лёгкого дуновения освежающего ветерка дружно шевелились все стебли жита. Оно выросло густым и высоким, почти по плечо, и без рядков – сеяли его дедовским способом, веером разбрасывая житные зёрна. Стройные стебли жита плотно прижимались друг к дугу и лишь почти у самого налившегося, тяжёлого колоса, сгибаясь от тяжести, напоминали нежные тонкие лебяжьи шеи. Наклонённые по ветру колосья доставали впереди стоящих. И, казалось, что они играют между собой, радуясь лёгкому, освежающему дуновению ветерка. Эта удивительно красивая картина колыхающегося, желтеющего живого ковра напоминала спокойную морскую волну лишь с той разницей, что здесь наблюдался нежный, едва уловимый, золотистый отлив, порождённый чудодейственным солнечным светом. Как будто, налившиеся тучные колосья, едва касаясь друг друга, тихо, еле слышно шепчут: будем целоваться, и пусть нас почаще шевелит и веселит бодрящий ветер.

Не менее удивительно и очаровательно овсяное поле на приусадебном участке, что здесь рядом, правее дороги и ближе к лесу. Тихий ласковый ветерок здесь творит настоящее чудо: нежные волнистые отливы овсяного поля в солнечном свете в какое-то мгновение меняют свой цвет, являя тем самым одну из немногих и неповторимых красот природы. И такую восхитительную картину трудно передать даже самыми выразительными словами. Её надо видеть, чтобы испытать истинный восторг от такого чудесного явления природы. Эти живые прекрасные картины и житного, и овсяного поля приусадебных участков дополняет не менее притягательная, но совершенно другая красота колхозного поля – её творят не тяжёлые, увесистые колосья, не волнистые отливы, а набравшие силу тёмно-голубые васильки. Васильки-красавцы растут не только на житном, но и на любом другом хлебном поле. Они, как и хлебные злаки, любят солнечный свет, который дарит василькам голубой небесный цвет. Поэтому на узкой крестьянской полоске, где жито дружно поднялось вверх и выросло почти по плечо и где стебли плотно прижались друг к другу, совсем неуютно василькам – им нужен простор, где свету много, как на колхозном житном поле. По этой же причине и на овсяном поле красивый василёк – редкий гость. Поднявшись почти до пояса созревший овёс со своими усатыми колосьями заслоняет василькам солнечный свет и голубое небо, которое наделяет их ярко-синим цветом, и они здесь не приживаются. Очарованный небесной красотой васильков на колхозном житном поле и чудесной картиной волнистых переливов житных и овсяных полос, что правее дороги, Сергей Ковалёв испытывал двоякое чувство – радость и некое душевное смятение. С одной стороны, увиденная красота природы не могла не радовать его чувствительное сердце и душу, а с другой – его не оставляли в покое следующие волнительные и противоречивые вопросы.  
– Почему же земные красоты, дарованные одной и той же природой, на колхозном поле и на поле своём такие разные?
– Почему же просторное, широкое, раскинувшееся до самого горизонта колхозное поле – васильковое, а узкие, совсем небольшие приусадебные полосы – хлебные?
– Может быть, на этих полях пахали и сеяли разные люди – на своём поле свои, а на колхозном – чужие?
– Может быть, на колхозном и на своём полях разная земля по своим свойствам и плодородию?
– Если же земля одна и та же, всего лишь разделенная узкой просёлочной дорогой, то почему же колхозное поле отвечает плохим урожаем на труд пахарей и сеятелей и почти не плодоносит, а своя земля приносит высокий урожай?
– Может быть, пахарь-тракторист, вспахавший колхозное поле и посеявший сеялкой жито, не стремился к тому, чтобы оно дружно всходило, колосилось, набирало силу и давало богатый урожай?
– Если же это так, то кому же нужна такая работа, которая не радует пахаря и сеятеля? И нужен ли вообще напрасный крестьянский труд на колхозном поле, который почти бесполезен?
– Почему же просёлочная, сельская дорога, разделяет одну и ту же землю на свою в виде небольших клочков и на чужую, колхозную, или ничейную, но с широким, почти бескрайним полем?
– Может быть, такая сельская дорога разделяет землю на худую колхозную и плодородную свою только в одной деревне Вязово, оказавшейся на обочине вездесущей цивилизации?
– Почему эта же дорога, по которой ходят и ездят одни и те же люди, неведомой силой и невидимой границей не только разделяет землю на две неравные и несовместимые части, но и раздваивает души пахарей и сеятелей, живущих на одной и той же земле?
Ответы на все эти животрепещущие вопросы Сергей, выросший в крестьянской семье и испытавший на себе нелёгкий труд в поле, прекрасно знал. Знали и его родители, чьи корни были крепко-накрепко привязаны к родной земле-кормилице. Знали и многие крестьяне-труженики, возделывавшие свою, или приусадебную землю, которая кормила их и спасала от голода во все времена. Работая же от зари до зари на колхозном поле, они за свой труд получали не заработанный хлеб или деньги, а пресловутые палочки. Все они знали и о том, что подобными разделяющими сельскими дорогами как паутиной опутана вся российская земля, а не только земля в их деревне Вязово, в которой, как и во многих других деревнях и сёлах, большевицкие и партийные «мудрецы», обещали создать городские условия жизни в ближайшем будущем и что нынешнее поколение будет жить при коммунизме. Одно дело обещать златые горы и реки полные вина, чтобы пролезть во власть и удерживать её в своих нечистых руках, и в этом весьма преуспевали партийцы всех мастей и уровней, а совсем другое дело добывать своими руками хлеб насущный, чтобы прочувствовать на своей коже все тяготы сельской жизни. Подавляющее большинство трудолюбивых крестьян перестало верить обещаниям и красивым словам партийных графоманов, но всё же были немногие заблудшие колхозники, не по своей воле веровавшие слову газеты «Правда», в каждом номере которой красивыми большими буквами припечатывались одни и те же убаюкивающие слова: «колхозная жизнь завтра будет лучше, чем вчера». Знать о тяготах колхозной жизни не хотели не только партийные графоманы, сочинявшие байки про социализм, переходящий в стадию коммунизма, для оболванивания непросвещённого народа, но и многие партийные властители, для которых первостепенной задачей было вовсе не собирать высокий урожай, а разделять и властвовать. А для решения такой «архиважной» партийной задачи весьма важно и нужно, чтобы душа пахарей и сеятелей раздваивалась – подневольными людьми с раздвоенной душой легче управлять, легче принуждать их к рабскому труду, ибо беспрекословное подчинение и исполнение без каких-либо рассуждений и оговорок – главные рычаги партийного колхозного закабаления. Увиденное Сергеем поле, разделённое вопреки воле крестьян на чужое и своё, представлялось ему ярким, выразительным свидетельством мрачной и печальной до слёз картины сельской жизни. И такая реальная картина сермяжной жизни многих миллионов честных добросовестных тружеников никак не вписывалась в ту единственно «верную» теорию марксизма-ленинизма, вдалбливаемую на университетских занятиях по истории партии, экзамен по которой студент Сергей Ковалёв сдал совсем недавно. Он подумал: если навязываемая якобы теория светлого будущего во все времена от начала октябрьского переворота – это одно, а практика и жизнь – это совсем другое, то не является ли такая противоестественная двойная мораль главной причиной раздвоения любой личности, когда думают об одном, а делают совершенно другое. Отсюда невольно напрашивается вывод: раздвоение личности характерно не только для закабалённых крестьян, лишённых земли и собственного имущества и принудительно загнанных в колхозы, но и для множества людей, не по своей воле оказавшихся во власти большевистского и партийного режима. Способна ли продержится ли такая насильно внедрённая в жизнь «просвещёнными доброжелателями» дьявольская система с противоестественной двойной моралью? И как долго? Ответить на эти непростые вопросы Сергей смог только спустя несколько лет, во время учёбы в аспирантуре, когда о скором и неизбежном падении партийного тоталитарного режима редко кто думал и тем более высказывал свои мысли в слух, хотя уже находились смелые неравнодушные люди, которые стремились, познав правду жизни, рассказать о ней не только своим близким родственникам и знакомым, но и всему народу, не по своей воле оказавшемуся во власти коммунистической стихии. Погруженный в свои мысли он, миновав васильковое колхозное поле и приусадебные хлебные полосы, незаметно подошёл к лесной дороге, на которой чем дальше, тем меньше были заметны неглубокие колеи, продавленные в невысокой зелёной траве колёсами крестьянских телег, и была едва заметна тропа между ними, проторённая лошадями и людьми.  

Профессор Карпенков Степан Харланович