Автор: Б. А. Энгельгардт
Дата: 2014-04-18 00:30

Подводя итоги своим взглядам того времени, я должен признать, что несмотря на наличие во мне больших сомнений относительно возможности продолжения военных действий после издания приказа No 1 и развившимся в связи с этим настроением в войсках, я все же не мог согласиться с заключением немедленного мира. Мир, заключенный при нахождении немцев на нашей территории, казалось мне, не мог соответствовать достоинству России. В то же время во мне теплилась какая-то неопределенная надежда на то, что уже один факт сохранения армии на фронте заставит и немцев держать на востоке значительные силы, а это облегчит задачу союзников: они смогут добиться окончательной победы над общим врагом, а нам не придется заключать преждевременного, невыгодного мира. Без особой надежды на успех я все же взялся за «уговариванье» солдат продолжать опротивевшую им войну.  Пропаганда войны была в тот момент делом нелегким. Во-первых, трудно было преподнести солдатам такие доводы, которые могли бы разбудить в них желание добиться победы во что бы то ни стало. Трудность усугублялась наличием противоположной пропаганды, которую вели газеты «Правда», «Окопная правда» и другие. Во-вторых, немалые трудности возникали при доставке газет и листовок на фронт, потому что и в этом случае встречались противодействия.  Приезд Ленина внес нечто совершенно новое в развитие революции. Ленин с первого дня приезда в Петроград четко и ясно наметил дальнейшие этапы развития революции. Тезисы Ленина казались представителям буржуазии настолько необычайными и неосуществимыми, что поначалу они были даже не столько напуганы, как удивлены.

 

Серьезнее отнеслись к делу иностранцы. Как следствие проповедей Ленина они предвидели прекращение войны на восточном фронте, усиление немцев на западном, возможность проигрыша войны, в лучше случае затяжку ее на долгий срок.  От имени сербского посланника Сполайковича ко мне явился знакомый мне офицер Качалов, бывавший запросто в доме Сполайковича, и просил в секретном порядке выяснить, как отнеслось бы Временное правительство к предложению Сербии прислать в Петроград в распоряжение правительства сербскую дивизию с тем, чтобы власть имела в своих руках надежную силу на случай возникновения «беспорядков» и для прекращения «зловредной пропаганды».  Я не сомневался в том, что Сполайкович ведет разведку не по личной инициативе, а с ведома и, быть может, по поручению англичан и французов. Вмешательство иностранцев в русские дела в то время казалось мне недопустимым. В той илииной степени мы стали мириться с ним позднее. Все же я счел нужным довести до сведения министра иностранных дел Милюкова предложение сербского посланника. Милюков в те дни, как и я, еще надеялся разрешить все наши русские противоречия своими силами и отклонил это предложение.  Пропаганда войны стала вскоре встречать энергичное противодействие со стороны солдатских комитетов, быстро возникавших почти во всех частях в тылу и на фронте. Усиленно распространяя «Правду» и другие газеты того же направления, комитеты задерживали проникновение в части войск буржуазных газет, вроде кадетской «Речи» и полевевшего после революции «Нового времени».  Надо было принимать меры против этого и в свою очередь по возможности тормозить распространение большевистских газет в войсках.  Я решил переговорить по этому поводу с командующим войсками в Петрограде генералом Корниловым и с начальником Главного управления Генерального штаба генералом Аверьяновым.  Корнилова я нашел в полной растерянности. Ему, военному до мозга костей было совершенно непонятно то, что делалось в русской армии, на которую он привык смотреть как на послушную начальству силу, без рассуждений, по приказу свыше шедшую на защиту родины. Теперь эта армия открыто заявляла о своем нежелании воевать. На каждом шагу он сталкивался с необходимостью считаться с решениями солдатских комитетов, с вмешательством Совета рабочих и солдатских депутатов в его распоряжения, с выражением "доверия" и "недоверия" начальству. Он приписывал все это нахождению войск в столице с трехмиллионным населением, революционно настроенным, и надеялся, что на фронте он избавится от всех этих вмешательств, с которыми примириться не мог. Корнилов принадлежал к числу тех старших начальников, которые не только примирились с революцией, но даже приветствовали ее, ожидая встретить в ней тот подъем народной энергии, которая ускорит победу над врагом. На деле случилось нечто совершенно непохожее на то, чего он ждал, и у Корнилова стали зарождаться контрреволюционные настроения. Он мечтал развязаться с Петроградским тыловым округом и принять командование на фронте. Что же касается борьбы с «разлагающим» влиянием различных газет, то он видел возможности этого в Петрограде. У генерала Аверьянова я встретил совсем другие планы. — Вы стараетесь вашими газетными статьями пробудить в солдатах угасшее чувство любви к родине, — сказал Аверьянов, — намерения хорошие, но я очень сомневаюсь в том, что вы чего-нибудь добьетесь... Разве вы не чувствуете, что Ленин одним свои выступлением сводит на нет всю вашу десятидневную работу? Вы хотите не допускать газету «Правда» в окопы. Уже не говоря о том, что это почти невозможно осуществить на деле, надо понимать и учитывать, что проповеди Ленина, передаваясь из уст в уста, без печати докатываются до фронта. Вы хотите бороться со следствиями болезни, а нужно бороться с источником заразы...

 

Аверьянов наклонился ко мне и продолжал шепотом: — Ленин — источник заразы, его надо убрать прежде всего... Мы назначили за его голову 200 тысяч рублей золотом...  Такая постановка вопроса была мне еще в новинку. Я был по-видимому, еще настолько наивен, что как призыв иностранца для разрешения наших домашних споров, так и средневековые способы для устранения политического противника мне казались недопустимыми.  
- Что же, нашли вы охотника, который соблазнился крупным заработком в двести тысяч? - спросил я.
 - Являлся ко мне один бравый артиллерийский штабс-капитан, Георгиевский кавалер, называет себя эсером и говорит, что он принципиальный противник Ленина. Берется избавить нас от опасного проповедника... Только нет у меня к нему доверия, я даже боюсь с ним связываться, уж очень от него всегда несет водкой... Когда Аверьянов назвал мне фамилию артиллерийского штабс-капитана, я вспомнил, что и ко мне в Государственную думу в отделение пропаганды являлся этот офицер с Георгиевским крестом на груди, предлагал свои услуги в деле пропаганды за продолжение войны, очень горячо говорил о своем принципиальном расхождении с Лениным, но ни словом не обмолвился о своих отношениях с Аверьяновым. Уже примерно через год я случайно узнал, что этот капитан погиб во время одного из контрреволюционных выступлений эсеров.  В процессе ведения пропаганды мне приходилось знакомиться с настроениями в армии. Неразрешимый вопрос о войне или мире сразу расколол армию на два враждебных лагеря. Офицерство в огромном своем большинстве высказывалось за продолжение войны. Если и были в душе предпочитавшие заключение мира, то они обычно не решались высказывать это открыто.  Нельзя приписывать сторонникам войны в этом случае исключительно личные, корыстные побуждения. Война большинству из них никаких выгод не приносила. В данном случае наибольшую роль играло воспитание, полученное офицерами смолоду, создавшее в их умах определенные представления об обязанностях офицера по отношению к родине.  Кадровое офицерство, воспитанное в корпусах и военных училищах, мало задумывалось над социальными и экономическими вопросами. Военное образование того времени совершенно исключало всякое соприкосновение с подобными темами. Одним из основных требований военного воспитания было полное устранение военнослужащего от всякой политики, а потому представления в этих вопросах бывали самые ограниченные.  Не позволяя военному задумываться над справедливостью и целесообразностью существующего государственного устройства, ему упорно внушали преклонение перед подвигами отдельных героев и всей армии в целом, трудами и кровью которой было упрочено международное значение Российской империи. Хорошо помню, как мы, мальчики, в корпусе с уважением глядели на черные мраморные доски в корпусной церкви, на которых золотыми буквами написаны были имена и подвиги наших старших однокашников, доблестно сложивших головы в былых войнах. Мы с интересом принимались за изучение подвигов русских войск в былые времена и во многих из нас просыпалось движение им следовать. Нам внушали, что звание "офицер" "высоко и почетно", и мы действительно на практике видели, что пользуемся известными привилегиями и почетом в обществе. Но мы сознавали в то же время, что эти привилегии возлагают на нас определенные обязанности и в первую очередь обязанность с полной готовностью жертвовать жизнью за Родину в случае войны. И очень многие не только не пытались уклониться от этой обязанности, но добровольно стремились на фронт.  Молодые офицеры, мобилизованные на время военных действий и не прошедшие в мирное время военной муштровки кадровых офицеров, во время войны невольно сроднились со взглядами кадрового состава и, даже искренне приняв революцию, тоже не хотели допускать немедленного мира - он рисовался им в тот момент возможным лишь в крайне унизительной для России форме.  Солдаты почти сплошь все требовали мира. Доводы о невыгодности немедленного его заключения, которые могли быть восприняты офицерами, до солдатской массы не доходили. Солдаты руководствовались народным чутьем, которое подсказывало им, что правда не в этих доводах, а в проповеди Ленина, зовущего к немедленному прекращению мировой бойни и к переходу к созидательному труду.  Таким образом контрреволюционность офицеров выражалась порой в расхождении с требованиями немедленного мира солдатской массы, требованиями, выдвинутыми революцией. При этом расхождение диктовалось не соображениями защиты своих имущественных интересов, а определенными убеждениями, привитыми соответствующим воспитанием.  Подобное отношение офицеров к войне и революции я встречал на протяжении всех трех лет «всероссийской смуты» . 

Б. А. Энгельгардт -  русский военный и политический деятель, первый революционный комендант Петрограда во время Февральской революции.  С 18 марта 1919 помощник управляющего отделом пропаганды (ОСВАГа) Особого Совещания при Главнокомандующем ВСЮР. Летом 1919 в штабе войск Юго-Западного края (Одесса), с 12.1919 начальник того же отдела пропаганды.