Автор: BR doc
Дата: 2015-01-14 17:11

В апреле 1932 года мы, наконец, окончательно собрались из Германии домой. Когда уезжали, у меня такой праздник на душе был! Вернулись мы в Союз, а тут – карточная система. После жизни в Германии, где ребенку полагалось выпивать каждый день по стакану апельсинового сока с мелко нарезанными кусочками банана – считалось, что это суточная доза детских витаминов, – карточки выглядели просто дико. Мои братья то и дело просили у мамы бананов. Какие уж там бананы...  Даже перед нашим отъездом за границу в середине 20-х годов такой нищеты не было. Наоборот, казалось, что все начало налаживаться. Помню на улицах Москвы хорошеньких девушек из Моссельпрома. На головах у них красовались фирменные моссельпромовские фуражки. На широких ремнях, перекинутых через шею, на уровне груди висели лотки с самым разным товаром. Они завлекали покупателей, расхваливая громкими голосами свою продукцию.  Как я любила их тянучки! Это конфеты такие были, разных сортов – молочные, шоколадные, иногда завернутые в бумагу, иногда просто в коробке. Когда тянучку откусываешь, там внутри находилась «тянучая» начинка, как у теперешней «Коровки», но гораздо вкуснее. А ириски были какие! Завидев их на лотке, я начинала теребить мамин рукав и клянчить: «Мама, купи ирисок!»  Не буду говорить о сладком в магазинах, где на прилавках чего только не было: и клюква в сахаре, и пастила, которую тогда по старинному рецепту делали с добавлением сока антоновских яблок, и орехи в меду – такой янтарный шар, внутри которого был виден орех... Вкуснота!  Однажды нам домой, мы тогда еще в Кремле жили, кто-то из знакомых принес килограмм халвы. Когда взрослые ушли, я отщипнула кусочек, потом еще один и... В общем, съела полкило. Мне потом так плохо было, чуть не померла. Я потом эту халву на протяжении нескольких лет даже видеть не могла. А в 1932-м какие тебе ириски с халвой! Продуктовая карточка, которая выдавалась на месяц. На первый взгляд ничем не примечательная бумажка, поделенная на клеточки с определенной датой. На ней было написано «1 кг сахара», «Крупа», «Хлеб», «Масло» и т.д. То есть продукты первой необходимости в очень ограниченном количестве. Как-то раз нам по ней леденцы выдали, это такой праздник был, но вообще-то конфеты тогда являлись большой редкостью.   

На фото: Аллилуевы за семейным столом. Слева: Кира  

Работающему человеку полагалось одно количество продуктов, иждивенцу их давали гораздо меньше. Тут никакого блата ни у кого не было.  Детей в магазин старались не посылать, боялись, что они могут потерять драгоценную бумажку. А без карточки можно было умереть с голоду. Вообще эта система распределения продуктов была очень жесткой. Если ты в положенный срок что-то забыл получить – все пропало.  Поразило нас не только отстутствие еды и товаров. Сама Москва выглядела какой-то серой, безрадостной и обшарпанной. Вся в жутких, нищенских заборах. Мама не удержалась, выглянув из машины, ахнула: «Боже мой, только Кремль и остался!» Весь город показался нам тогда каким-то бесцветным – улицы, толпа. Даже машины, что ездили по улицам, – «эмки» и правительственные «линкольны», «роллс-ройсы», «бьюики» – были в своем большинстве черные и серые.  Еще бросалось в глаза то, что люди в Москве очень плохо одеты. Все в темном, сером, латаном-перелатаном. Особенно странно выглядели дети, ходившие в каких-то обносках с взрослого плеча. Видимо, достались они им по наследству от старших братьев или от родителей. И это после Германии, где младенцы выглядели как картинки. Девочек одевали во все розовое, а мальчиков в голубое и синее!  Я стала стесняться своих немецких нарядов. Какие уж тут костюмчики с пышными юбочками, кофточками и жилеточками. Надевала хорошее пальто, а потом выходила из дома и подвязывала его на поясе веревкой, которую от мамы прятала в кармане.  Сначала я категорически отказалась носить туфли на каблуках, за ними пришел черед платьев. Однажды прихожу домой и говорю: «Мама, ябольше их не надену. Закажи мне, пожалуйста, какой-нибудь халат, чтобы я была как все». Знакомая портниха сшила мне халат из синего сатина. В нем я проходила едвали не до конца школы. По сравнению с моими немецкими платьями это была полная убогость, на зато я стала как все. Из-под воротника нарядно выглядывал пионерский галстук. Украшения и всякие фигли-мигли советским девочкам носить не полагалось, боже упаси! А я так любила надевать в Германии пластмассовые бусики на шею и вплетать яркие ленточки в волосы. Но в Москве об этом пришлось забыть. Правда, некоторые девчонки у нас в школе, особенно из тех, что не были пионерками, все равно что-то запрещенное носили, например маленькие сережки. Их клеймили позором, высмеивали. Считалось, что это проявление мещанства.

 

Через какое-то время жить стало полегче, появились Торгсины. Само название Торгсин означало «торговля с иностранцами». Но на самом деле туда не только иностранцы ходили, но и обыкновенные люди. В Торгсине они сдавали свое золото, другие драгоценные металлы, в взамен получали не деньги а боны, на которые в торговом зале можно было купить еду, какой не давали ни по каким продуктовым карточкам. По сути дела, государство изымало у голодающего населения последнее – дорогие вещи, припасенные людьми на черный день. К концу 30-х наконец появились продукты и в других магазинах. Елисеевский с его витринами считался самым шикарным. Мы туда ходили как на выставку, чтобы посмотреть на колбасы, коробки конфет, огромные рыбины и банки паюсной икры. Стоила такая роскошь сумасшедших денег. Нашей семье она была не по карману.  Правда, несколько раз я наведывалась туда в компании близкой маминой подруги еще со времен Германии – Галины Ивановны Пебалк, которая жила поблизости от магазина. Я любила к ней в гости ходить. И время от времени мы кутили – шли в Елисеевский за ветчиной, а рядом у Филиппова брали французские булки. Это было объядение!  

М.:Вагриус, 2006