Губернатор, заколотый штыками
Автор: А.А.Иванов
Дата: 2010-08-23 21:44
Николай Георгиевич фон Бюнтинг родился в Санкт-Петербурге. Его мать - баронесса Мария Николаевна фон Медем (1836—1907), начальница Санкт-Петербургского женского училища ордена Святой Екатерины, происходила из старинного нижнесаксонского рода, обосновавшегося в Курляндии. Отец, барон Георг-Вильгельм Карлович фон Бюнтинг (1826—1877), являлся представителем прусской дворянской фамилии. Начав службу на родине, он позже перебрался в Россию, стал генерал-майором свиты императора Александра II, принимал участие в войне с горцами на Кавказе, оставил изданные в 1855 году в Берлине воспоминания «Посещение Шамиля». Ходили слухи, особенно широко тиражируемые революционной пропагандой, что Н.Г.Бюнтинг — незаконнорожденный сын германского императора Вильгельма I Гогенцоллерна (деда кайзера Вильгельма II) и баронессы Медем, однако данная версия вызывает большие сомнения. Ветвь рода Бюнтингов, к которой принадлежал Николай Георгиевич, была внесена в дворянскую родословную книгу Псковской губернии. Семье будущего губернатора принадлежало имение Халахальня, расположенное в пригороде Изборска.
На фото: Николай Георгиевич фон Бюнтинг
Окончив с золотой медалью Императорское училище правоведения в Петербурге (1883), Н.Г.Бюнтинг завершил свое образование в Берлинском университете. Начал службу в Министерстве юстиции, позже его перевели чиновником в Правительствующий Сенат (1884), а затем в Министерство внутренних дел (1891). Помимо гражданской должности, Николай Георгиевич имел и должность придворную — камер-юнкера. Уверенно продвигаясь по служебной лестнице, Н. Г. Бюнтинг занимал посты вице-губернатора Курской (с 1897), губернатора Архангельской (с 1904) и Эстляндской (1905-1906) губерний, а 15 апреля 1906 года, в разгар революционных беспорядков, будучи уже действительным статским советником и гофмейстером Высочайшего Двора, был назначен Тверским губернатором, сменив убитого эсеровской бомбой 25 марта П.А.Слепцова. 30 апреля, «помолившись и приложившись к мощам святого благоверного князя Михаила Ярославича, фон Бюнтинг прибыл во дворец и вступил в управление губернией». В Твери Н.Г. Бюнтинг прослужил 11 лет. Как и многие русские немцы, он был православным, а по политическим взглядам — монархистом. Состоял членом Тверской Ученой архивной комиссии (1907), местного благотворительного общества «Доброхотная копейка» (1910), Тверского православного братства святого благословенного князя Михаила Ярославича (1911), почетным членом Общества хоругвеносцев в Старице и Торжке и православного братства святой благоверной княгини Анны Кашинской. Имел репутацию прекрасного семьянина и отца. «Образованный, красивый, скромный, деликатный, любящий жену, обожаемый своими детьми. И утомленный бременем ответственности», — такую характеристику дает Николаю Георгиевичу сегодняшняя исследовательница. А вот свидетельство современника — предводителя тверского дворянства и члена Государственного совета П.П.Менделеева: «От природы умный и прекрасно одаренный человек». Впрочем, не укрылась от него и другая сторона характера губернатора — «гогенцоллерновская самоуверенность и самовлюбленность». Николай Георгиевич женился на своей кузине баронессе Софии Михайловне Медем (1876—1948) — выпускнице Екатерининского института благородных девиц. У супругов родилось пять дочерей: Мария (1898), Екатерина (1900), Регина (в доступных нам источниках годы ее жизни отсутствуют), Маргарита (1907-1938) и София (1912-1992).
На фото: София Михайловна Бюнтинг
Что же касается политических взглядов Бюнтинга, то их он четко выразил еще в 1904 году в обращении к императору: «Не в мятежах и народных волнениях, не от чуждых России форм народоправства ждет оно (население) спокойствия и блага родине, но только от Вас, самодержавный Государь». Уже при новой власти, в 1917 году, чья-то рука вывела на его фотографии: «Враг Революции. Тверской губернатор Бюнтинг — верный слуга церкви и царя»
На фото: Тверской императорский путевой дворец - резиденция тверских губернаторов
Губернаторство Н. Г. Бюнтинга пришлось на роковое для России время, омраченное поражением в войне с Японией, революционной смутой 1905—1907 годов, политическими убийствами. Он вел в Твери жесткую борьбу с революционными беспорядками, за верную службу к 1916 году удостоившись орденов Святой Анны I степени, Святого Станислава I степени, Святого Владимира II, III и IV степеней. Однако, несмотря на честное исполнение Бюнтингом своего служебного долга и их с супругой обширную деятельность на ниве благотворительности, популярность Тверского губернатора в годы Первой мировой войны начала стремительно падать. «Забушевавшие в России <...> волны ненависти к немцам докатились и до Твери, всею силою своею ударив по Бюнтингу.
На фото: Благотворительное собрание в парадном зале губернаторского дворца
Городское население, особенно многочисленные фабричные, припомнило его родство с Гогенцоллернами. Создалось в городе твердое убеждение не только в симпатиях Бюнтинга к немцам, но и в тайных сношениях
его с Германией.
Уверяли, что изготавливаемые в губернаторском дворце вещи посылаются с тайными агентами не на русский,
а на германский фронт. Пошли разговоры об измене. <...> В первые же месяцы войны возбужденная толпа
несколько раз окружала дворец с криками: «Долой немца, долой предателя!» <...> Авторитетные в Твери
лица не раз в частных беседах советовали Бюнтингу оставить Тверь».
Едва ли следует здесь доказывать вздорность этих слухов. Н. Г. Бюнтинг, подобно многим русским немцам,
был патриотом России, хотя, вне всякого сомнения, русско-германскую войну воспринял трагически.
Его супруга однажды в частной беседе, говоря о нездоровье мужа, посетовала: «Как быть ему здоровым!
Разве он может не волноваться — ведь те, кто там сражаются, ему свои. Это ужасно!».
Столь неосторожное высказывание Софии Михайловны общество тут же подхватило, лишний раз утвердившись
в своих подозрениях.
Поэтому П.П.Менделеев, беседуя в конце 1915 года с министром внутренних дел А.Н.Хвостовым, счел
необходимым заметить: «Если нам суждено претерпеть революционные вспышки — неминуемой их жертвой в
Твери станет Бюнтинг».
В верхах решили перевести Николая Георгиевича из Твери в Петроград, назначив его сенатором, однако тот наотрез отказался.
Февральская революция разразилась, когда Н.Г.Бюнтинг находился в отпуске.
Но в отличие от многих царских чиновников, поспешивших либо скрыться, либо продемонстрировать
свою лояльность побеждавшей стороне, Николай Георгиевич, прервав отпуск, 1 марта вместе с семьей
возвратился в Тверь, где к тому времени образовался «комитет общественной безопасности», состоявший преимущественно из членов кадетской партии и земцев-либералов. Как вспоминал позже выдающийся
православный миссионер и духовный писатель митрополит Вениамин (Федченков), бывший в то время ректором Тверской духовной семинарии, «этот комитет взял власть в свои руки и предложил губернатору Н.Г.фон
Бюнтингу сдать им дела, а самому куда-нибудь с семьей заблаговременно скрыться от смертной опасности». То же советовали Бюнтингу и начальники воинских частей, предупреждавшие, что не смогут защитить губернатора от возможных эксцессов. Но все подобные предложения Николай Георгиевич категорически отклонил, решив не покидать вверенный ему пост, чем бы это ни обернулось. Между тем разнеслась весть: войска вышли из повиновения офицерам, а рабочие организовываются для похода на губернаторский дворец. Видя, что события начинают приобретать угрожающий поворот, Бюнтинг отправил детей и жену из города, сам же остался, телеграфировав Николаю II о своей готовности стоять до конца — «лишь бы жила Россия и благоденствовал царь!»."
Но телеграмма до адресата не дошла, так как государя к тому моменту уже задержали на станции Дно...
На фото: Н.Г.Бюнтинг открывает новый мост через Волгу в городе Ржеве. 1911 год
Ночь накануне трагедии Н. Г. Бюнтинг не спал, приводил в порядок дела. «А потом, отрываясь от дел, губернатор (хотя его фамилия была явно немецкая, но он был хорошим православным) часто подходил к иконе Божией Матери, стоявшей в его кабинете, и на коленях молился. Несомненно, он ожидал смерти, готовился исполнить свой долг присяги царю до конца... Что и говорить, это достойно уважения и симпатии во все времена и при всяких образах правления!» — писал владыка Вениамин.
На фото: Митрополит Вениамин (Федченков). Фотография 1920 года
Слуги и чиновники тем временем разбежались, с Николаем Георгиевичем оставался лишь преданный ему Н.А.Унковский, который «долго не хотел оставлять его одного и ушел только по его настоянию. <...> Прощаясь, Бюнтинг сказал, что не сомневается в ожидающей его, Бюнтинга, тяжкой участи». Губернатор не ошибся. 2 марта 1917 года, в день отречения императора Николая II от престола, впавшие в «революционное» буйство солдаты и жители Твери растерзали Николая Георгиевича на Соборной площади. Увидев скопление людей вокруг своего дома, он сразу все понял и единственное, что успел сделать, — связался с находившимся в городе викарным епископом (впоследствии — архиепископом) Арсением (Смоленцем) и исповедался ему по телефону. Вскоре рабочие Морозовской мануфактуры вместе с солдатами 196-го Запасного полка ворвались в губернаторскую резиденцию, располагавшуюся в Путевом дворце, схватили Бюнтинга, продолжавшего сидеть за рабочим столом, и потащили к городской управе, в «комитет общественной безопасности», а затем под конвоем отправили на гауптвахту. Однако встретившаяся по пути толпа, увидев «царского сатрапа», отбила его у сопровождающих, повалила на землю и стала яростно топтать ногами, пока кто-то не застрелил несчастного (по другому свидетельству, Бюнтинга закололи штыками). Подробно рассказал об этой трагедии митрополит Вениамин (Федченков): «Губернатору полиция по телефону сообщила обо всем. Видя неизбежный конец, он захотел <...> исповедаться перед смертью, но было уже поздно. Его личный духовник, прекрасный старец протоиерей Лесоклинский, не мог быть осведомлен: времени осталось мало. Тогда губернатор звонит викарному епископу Арсению и просит его исповедать по телефону. <...> Это был, вероятно, единственный в истории случай такой исповеди и разрешения грехов. <...> В это время толпа ворвалась уже в губернаторский дворец. <...> Учинила, конечно, разгром. Губернатора схватили, но не убили. По чьему-то совету <...> повели его в тот самый «комитет», который уговаривал его уехать из города. <...> Сначала по улице шли мимо архиерейского дома еще редкие солдаты, рабочие и женщины. Потом толпа все сгущалась. Наконец видим — идет губернатор в черной форменной шинели с красными отворотами и подкладкой. Высокий, плотный, прямой, уже с проседью в волосах и небольшой бороде. Впереди него было еще свободное пространство, но сзади и с боков была многотысячная сплошная масса взбунтовавшегося народа. Он шел точно жертва, не смотря ни на кого. А на него — как сейчас помню — заглядывали с боков солдаты и рабочие с недобрыми взорами. <...> Масса не позволяла его арестовать, а требовала убить тут же. Напрасны были уговоры. <...> Я думал: вот теперь пойти и тоже сказать: не убивайте! Может быть, бесполезно? А может быть, и нет? <...> Увы, ни я, ни кто другой не сделали этого... И с той поры я всегда чувствовал, что мы, духовенство, оказались не на высоте своей... <...> Думаю, в этот момент мы, представители благостного Евангелия, экзамена не выдержали — ни старый протоиерей, ни молодые монахи... И потому должны были потом отстрадывать. Толпа требовала смерти. Губернатор, говорили, спросил: — Я что сделал вам дурного? — А что ты нам сделал хорошего? — передразнила его женщина. <...> И тут кто-то, будто бы желая даже прекратить эти мучения, выстрелил из револьвера губернатору в голову. Однако толпа — как всегда бывает в революции — не удовлетворилась этим. Кровь — заразная вещь. Его труп извлекли на главную улицу, к памятнику прежде убитому губернатору Слепцову. Это мы опять видели. Шинель сняли с него и бросили на круглую верхушку небольшого деревца около дороги красной подкладкой вверх.А бывшего губернатора толпа стала топтать ногами... Мы смотрели сверху и опять молчали... Наконец (это было уже, верно, к полудню или позже) все опустело. Лишь на середине улицы лежало растерзанное тело. Никто не смел подойти к нему». Лишь поздним вечером епископ Арсений вместе с духовником убитого протоиереем М.Я.Лесоклинским, погрузив тело губернатора на возок, увезли его. Естественно, никаких некрологов местная революционная пресса не поместила. «Вестник Тверского временного исполнительного комитета» лаконично сообщал : «В Тверской губернии старые власти устранены». О подробностях «устранения» не говорилось. В следующих номерах газета с восторгом писала: «Не чудо ли свершилось? И свершилось это чудо удивительно быстро и поразительно преобразилась. Революция всколыхнула это сонное болото, и оно зашевелилось. <...> Всякий что-нибудь да делает на ниве народного переустройства». Супруга Н.Г.Бюнтинга София Михайловна попыталась перевезти тело мужа в Халахальню, чтобы похоронить его там в семейной усыпальнице, но ей удалось добраться лишь до Пскова. По некоторым данным, тайное отпевание Н.Г.Бюнтинга совершил в тверской Скорбященской церкви протоиерей М.Я.Лесоклинский, а погребли покойного губернатора в пещерах Псково-Печерского монастыря. Затем семья Бюнтингов эмигрировала в Париж. По Тартускому миру (1920) территория, где находилась Халахальня, отошла к Эстонии, и в 1920-х годах вдова и младшая дочь Н.Г.Бюнтинга София вернулись в родные края (в 1927 году семья окончательно переезжает в имение, продав квартиру в Париже). В 1934-м София вышла замуж за графа Николая Петровича Апраксина (1910—1941) — сына видного русского монархиста, одного из руководителей Русского собрания П.Н.Апраксина (1876—1962). София же Михайловна спустя два года переехала в Печоры, где построила себе дом вблизи монастыря. К этому периоду относится ее активное участие в деятельности Комитета защиты интересов русских, женского отделения при Печорском обществе просвещения. После занятия Прибалтики частями Красной Армии С.М.Бюнтинг с дочерью Софией и внуками перебрались в Бельгию.