Автор: Шиллинг Н.Н.
Дата: 2010-07-07 09:19

В моих воспоминаниях я хочу изложить все события происшедшие с 3 марта 1917 года, т есть с того дня, когда стало нас на фронте, об отречении от Престола Государя Императора Николая II, свидетеля которым я , лично, был. 3-го марта 1917 года Лейб-Гвардии Измайловский полк, которым я, в то время, командовал – стоял в дивизионном резерве 1-й Гвардейской пехотной дивизии, занимавшей позицию в районе деревни Шельвово (Волынской губернии). В 12 часов дня, того же 3 марта, я поехал в штаб 1-й Гвардейской пехотной дивизии, чтобы справиться: нет ли каких-либо новых известий, относительно дошедших до нас слухов о беспорядках в Петрограде. К завтраку собрались все чины штаба с Начальником вышеуказанной дивизии генерал-лейтенантом фон Нотбек. Во время завтрака было получено сообщение об отречении Государя Императора за себя и за Наследника Цесаревича и отказ Великого Князя Михаила Александровича, до созыва Учредительного Собрания, вступить на Всероссийский Престол.

На фото: Государь Николай II после отречения

 

Это известие нас, всех, положительно ошеломило. Все, как-то, растерялись, упали духом, и, видимо, у всех промелькнула мысль: что же будет дальше? Находившийся за завтраком, командир 2-й бригады 1-й Гвардейской пехотной дивизии генерал-майор Кругловский, Георгиевский кавалер, в начале Великой войны, будучи командиром Лейб-Гвардии Измайловского полка, тяжело раненый в руку, которую пришлось ампутировать и зверски расстрелянный в Петрограде большевиками, если не ошибаюсь, в конце 1917 года, – разрыдался и, когда его стали успокаивать, то он, сквозь рыдания сказал: «Теперь все пропало: нет Царя – не будет и Великой России! Вот помяните мое слово: все рухнет. Все, что веками создавалось при Русских Царях рухнет, в несколько месяцев, при управлении нашей революционной интеллигенции». И как был прав, покойный? Тогда все стали обсуждать, кто мог бы стать во главе Военного министерства и, хотя нам, военным, было дико представить себе во главе Военного ведомства штатского человека, все же предполагали, что на этом месте окажется А.И. Гучков, так как ни для кого не была секретом та политическая игра, ведшаяся г-ном Гучковым при содействии генерала Поливанова, ясно выражавшая желание А.И. Гучкова стать Военным министром. К сожалению так потом оно и оказалось.

На иллюстрации: Возможно именно так и происходили события в тот злополучный день

 

Приехав из штаба дивизии, я, сейчас же, собрал офицеров моего полка и объявил им о постигшей нас катастрофе, так как иначе то, что произошло и назвать было нельзя. У всех нас, строевых офицеров, находящихся на фронте, руки были связаны присутствием перед нами врага; не будь этого, конечно, все строевое офицерство исполнило бы свой долг так же, как оно это сделало в 1905 году, когда вся Россия благодаря агитации революционных элементов волновалась, а не один только Петроград, как это было в 1917 году. Вся наша душа стремилась на помощь Царю и Престолу, но удерживало только сознание, что перед нами еще сильный и несломленный враг. Поверни мы наши штыки в тыл, был бы открыт фронт, а это доставило бы двойное торжество нашему врагу. Многие, быть может, скажут, что из этого вряд ли что-нибудь могло выйти, но я, и не только я, большая часть строевых начальников, близко стоявших к своим офицерам и солдатам, скажут, что если бы была возможность взять приблизительно хотя бы дивизию верных людей с фронта – с беспорядками в Петрограде все было бы кончено. Ибо все те подпольные деятели, подтачивавшие Русскую государственность и расшатывавшие Русский Трон, были народец способный быть храбрыми до первого приближения верных, готовых отдать жизнь за Родину и до последнего издыхания защищать своего Царя, людей. Так оно впоследствии и случилось: когда Временному правительству, творцу нашей смуты, стала угрожать опасность даже от большевиков, оно позорно бежало, сдав все свои позиции без боя. Известно также, что некоторые лица из высшего командного состава принимали деятельное участие в произошедшей трагедии и, не спросив согласия даже командного состава, а не только рядового офицерства, самочинно дали согласие как бы от лица всех войск, на свержение с Престола Государя Императора. Это согласие от лица всех войск – наглая ложь. Большой грех на их душе за это. Но… Бог им Судия, так как большая часть из них уже предстала перед Этим Судией. Быть может некоторые из этих, да простят они мне, – изменников, оставшихся в живых, оглянувшись на прошлое, поймут сколько зла и горя принесли они России и, раскаявшись, за те годы, которые им еще остались для жизни, постараются загладить все содеянное, а, если нет, – то опять же – Бог им Судия. Когда я сообщил моим Измайловцам печальную новость об отречении Государя, то увидел, какое гнетущее впечатление она произвела на офицеров полка: появилась какая-то безнадежность, упадок энергии, так как каждый сознавал, сколько горя несет для России эта перемена, особенно тогда, когда все надежные войска находились на фронте. Этой перемены могли желать только враги Родины или слепые фанатики. Через несколько дней пришли манифесты Государя Императора и Великого Князя Михаила Александровича; я, пользуясь тем, что полк еще находился в резерве, приказал собрать весь полк со всеми командами, дабы лично объявить им Высочайшие Манифесты. Когда полк постарался и мне было об этом доложено, я вышел к полку, обошел, здороваясь, все батальоны и команды, а, затем, приказав подвести ближе ко мне всех солдат, – лично прочел манифесты и разъяснил им наш общий долг перед Родиной, сказав, что как в каждой семье есть отец и мать, так и у нас были Царь-отец и Родина-мать. Как, иногда, семья теряет отца, оставаясь лишь с матерью, так и у нас сейчас: отец наш. Царь – ушел и осталась наша мать – Родина и наш святой долг еще крепче сплотиться вокруг нашей осиротелой Родины, хранить и защищать ее до последней капли крови. Затем разъяснил солдатам, что Великий Князь Михаил Александрович до созыва и решения Учредительного Собрания не хочет принять Царский Престол; а, потому: «Братцы», обращаясь к солдатам сказал я, – «Наш долг, когда придет время созыва Учредительного Собрания, всем писать домой, чтобы все наши подавали голоса за Великого Князя Михаила Александровича. А теперь, всем нам остается одно: «снял папаху и, осенив себя крестным знамением сказал: «Господи, сохрани нам законного Царя Михаила!» И весь полк, как один человек, снял папахи и осенил себя крестным знамением.  

Вот яркая картина того настроения, которое царило в то время на фронте почти во всех строевых частях. Я подчеркиваю – в строевых частях на фронте, так как то, что творилось в тылу и, в особенности, в запасных частях Петроградского гарнизона, распропагандированного революционными агитаторами, не может служить доказательством, что армия была революционно настроена. Неправы те лица говорившие в своих воспоминаниях о «тыловом бунте» в последних числах Февраля 1917 года, в Петрограде, называя его «революцией» и, указывая что то такой, то другой гвардейский полк присоединился к восставшим и принимал участие в революции. Это неверно уже потому, что все настоящие Гвардейские полки, в это время были на фронте а, в Петрограде были лишь запасные батальоны Гвардейских полков, причем, чья то невидимая, но сильная и вредная рука, совершенно изъяла эти батальоны из подчинения командирам полков, бывшим, в то время, на фронте и, вместо того, чтобы командир полка являлся полным хозяином запасного батальона, как неотъемлемой части полка, батальоны эти и полки не имели между собой настоящей, твердой связи, а являлись как бы отдельными, самостоятельными единицами, что очень вредно отражалось в моральном отношении в смысле понимания подчиненности, как в составе офицеров, так и нижних чинов. Только лишь недели за две до переворота, с большим трудом, удалось добиться права, для командиров полков, потребовать из своих запасных батальонов тех людей, которые, по их мнению, были нужны им на фронте. Состав запасного батальона был несоразмерно велик и, численностью, был больше, чем полк военного состава, что было полным абсурдом и, кроме того, эта перегруженность только вредна делу и широко поощряла укрывательство от посылки на фронт, тем более, что все пополнения из запасных батальонов по прибытии на фронт, не ставились сразу в строй, а для них в тылу, при обозе 2-го разряда, был особый батальон пополнения, где производилось дообучение слабо и неумело подготовленных прибывших пополнений и, только месяца через два, прибывших запасных распределяли по ротам на фронте. Не мало солдат запасных батальонов Гвардейских полков, были из тех, что, почти с первого года войны, сидели в этих батальонах и, всеми правдами и неправдами, старались ускользнуть от командирования на фронт и, эти-то укрывавшиеся сыграли немалую роль при перевороте 1917 года, так как для них, подпольных деятелей, привыкших действовать из угла трусов – посылка на фронт казалась чем-то ужасным. К несчастью во главе запасных гвардейских батальонов не стояло человека боевого с независимой, твердой волей, который знал бы что и как надо требовать от офицера и солдата; во главе Петроградского военного округа стоял Генерального штаба генерал-лейтенант Хабалов, который никем, ничем и никогда не командовал и совершенно не знал строевого солдата. Все это, вместе взятое, и имело такие печальные последствия при подавлении Февральского бунта. Все эти начальники растерялись, отдавали ни к чему не ведущие распоряжения и, в довершение всех несчастий самого Начальника всех запасных частей генерал-лейтенанта Чебыкина, в это время в Петрограде не было, а его заместитель Лейб Гвардии Преображенского полка полковник Павленков был человек слабого здоровья и, вообще, совершенно не подходил к своей ответственной роли. Ну и результат получился именно такой, который мог обрадовать лишь наших недальновидных политиканов, стремящихся к власти, уверенных, что властвовать и управлять таким огромным и сложным аппаратом, как Государство, так легко и вообразивших, чт о каждый из них явится выдающимся министром. Последствия налицо: что сталось с Великодержавной, Могучей Россией, слово которой, когда-то было законом чуть не для всей Европы.

На фото: Николай II под охраной в Царском Селе, лето 1917 года

 

После оглашения Высочайших Манифестов, мой полк, на другой же день заступил на позицию; вся окопная служба начала протекать так же, как и раньше; солдаты несли свои обязанности по-прежнему отлично: никакого своеволия или неисполнения приказаний совершенно не замечалось. Офицеры, по-прежнему стояли к солдату близко, а солдат, в большинстве, относился к офицеру тепло и душевно. Все, как офицеры так и солдаты, часто собравшись вместе в окопах обсуждали: что-то будет дальше? Солдат очень смущало, да и подтрунивали они частенько, что у них Военный министр, как они говорили – штафирка, просто «господин» Гучков, да и как же это, недоумевали они, он, господин Гучков, будет бывать среди войск, а форма будет у него, что ни на есть, штатская; чудеса, говорили они, у нас творятся. Подождем, мол, что будет дальше. Через некоторое время, от Военного министра господина Гучкова были получен воинские уставы со многими, по его желанию и усмотрению, сделанными изменениями и от всех командиров полков были истребованы собственноручные заключения относительно тех изменений в уставах, которые желательны были и полезны по мнению господина Гучкова. Все командиры полков 1-й Гвардейской пехотной дивизии, собравшись вместе и, обсудив всесторонне этот вопрос, дали следующие заключения: 1) согласны с отменой отдачи чести во фронт, но, оставив таковую, становясь во фронт перед знаменами, штандартами и погребальными процессиями, которые сопровождаются военной командой; 2) отдание чести, прикладывая руку к головному убору оставить обязательно; 3) полностью оставить всю дисциплинарную власть начальников, за исключением усиленного ареста, то есть – отмена темного карцера; 4) полковые суды оставить без изменения; 5) разрешить нижним чинам курение табаку на улицах, но, при отдании чести , папиросу брать в левую руку, как это принято в иностранных войсках; 6) разрешить нижним чинам свободный вход в ресторан и буфеты, при соблюдении воинского чинопочитания; 7) разрешить нижним чинам, на железных дорогах, проезд в вагонах 1 и 2 классов, за нормальную плату; 8) разрешить проезд в трамваях внутри вагона, при соблюдении воинского чинопочитания и 9) допустить учреждение комитетов, при том лишь условии, – чтобы деятельность этих комитетов была чисто хозяйственной: следить за довольствием солдат и правильностью распределения продуктов. Вот, кажется, и все, что мы, как командиры полков, нашли возможным изменить в уставах. А разве этого было мало?! Не даром говорят: «Лиха беда начать…». Боевая жизнь у нас по позициям, протекала как и раньше: службу солдаты несли исправно, помня дисциплину и свои обязанности. В настоящее время, не помню точно числа, когда, в марте месяце, приказано было привести войска к присяге на верность Временному правительству. Прислали и текст присяги. Как только полк сменился с позиций и отошел в резерв, – я приказал, чтобы, после двух дней отдыха, полк собрался к 11 часам утра в деревню, к штабу полка, для приведения к присяге. Около 10 ? часов утра ко мне вошел, очень взволнованный, командир 4-го батальона полковник Квитницкий (расстрелян большевиками в Москве, в конце 1917 года) и доложил, что солдаты его батальона одели красные банты и, в таком виде, желают идти на сборное место полка для принятия присяги. Я приказал полковнику Квитницкому ничего не предпринимать до тех пор, пока я не выйду к полку, где и сделаю что найду нужным. Ровно в 11 часов утра мне, дежурный по полку офицер доложил, что полк построился для принятия присяги. Выйдя к полку я начал обходить фронт, здороваясь отдельно с каждым батальоном. Поровнявшись с 4-м батальоном и поздоровавшись с солдатами, я спросил командира батальона Полковника Квитницкого, почему у него батальон одет не по форме и, с его ли разрешения, солдаты нацепили красные банты. Как и следовало ожидать, получил в ответ что командир батальона на красные банты своего разрешения не давал. После этого, обращаясь ко всему полку сказал: «Все в строю, как офицеры, так и солдаты, всегда должны быть одеты по форме; форму одежды пока еще никто не изменял, а, потому никаких отступлений от формы одежды я не допускаю; строй – есть святое место, все распоряжения исходят от меня, как командира полка, а я не отдавал распоряжения, чтобы в строй выходили с красными бантами. 4-й батальон нарушил устав, чего я никак не мог ожидать от батальона, которым можно гордиться». Только что я это сказал, как, смотрю, все солдаты 4-го батальона постепенно начали снимать красные банты и прятать в карманы. Заметив, что я еще прибавил, обращаясь к полку, что существует раз навсегда установленная форма в строю и что это надо всем неукоснительно помнить, ну, а если, последует какое-либо изменение, то об этом будет отдано в приказе по полку и доведено до всеобщего сведения, а выдумывать самовольно разные украшения к раз установленной форме никто не имеет права. Затем роты разошлись по своим квартирам и все зажило нормальной жизнью полка, стоящего в резерве…  

Шиллинг Николай Николаевич, генерал-лейтенант, участник Белого Движения.